Кентаро. Хотя на самом-то деле вся странность заключалась в том, что все, буквально все его органы чувств получали ощущения, которых не испытывали никогда прежде. Пьянящее и одновременно немного пугающее чувство. Взглядом Ше-Кентаро следил за пятном света, скользившим по неровной, так не похожей на мостовую поверхности земли, покрытой густыми щетинками ночного мха и серыми пятнами лишайника, напоминающими чернильные разводы, расплывающиеся по мокрому листу бумаги. Ше-Кентаро далеко не сразу понял, что его настораживает отсутствие городских, по большей части техногенных звуков. Тишина казалась почти противоестественной: даже если заткнешь уши пальцами, все равно не добьешься такого эффекта. Чуть погодя Ше-Кентаро понял, что все-таки слышит какие-то слабые звуки, – тихие щелчки, постукивание, скрип, как пальцем по мокрому стеклу, – что это значило, он не мог даже предположить. А спрашивать Слизня не хотел. Скорее всего барыга также понятия не имел об источнике непонятных звуков.
В лицо дул прохладный ветер, налетавший, что удивительно, порывами то с одной стороны, то с другой. Помимо запаха сырой земли, в воздухе присутствовал еще и едва различимый, щекочущий ноздри запах гари, к которому примешивался совсем уж незнакомый, про который трудно было даже точно сказать, приятен он или отвратителен, – запах был абсолютно чужой, ни на что не похожий. Быть может, так пахла необычная ночная растительность, расползшаяся по земле, подобно старому, изъеденному прорехами половику, сшитому из лоскутков? Когда Ше-Кентаро пришло в голову последнее сравнение, он подумал, что, наверное, интересно было бы взглянуть на землю, по которой он сейчас ступал, при свете Дня. На что это будет похоже? А может быть, свет Дня сразу убьет растения, которым для того, чтобы жить, достаточно света далеких звезд? Как они сейчас реагируют на свет фонаря, которым освещал дорогу Хази, – как на нечаянную радость или как на дикое в своей бесцеремонности вторжение в их темный, недоступный привыкшим к свету глазам мир?
Пятно света от фонаря – поразительно белое, с едва приметными серыми разводами от неровностей рефлектора, оно почти полностью съедало цвет предмета, на который падало, – скользнуло вверх и остановилось на стене ангара.
– Они должны были слышать, как мы подъехали, – тихо произнес из-за спины Хази Ше-Кентаро.
– Может быть, и слышали, – так же тихо ответил тот. – Так что ж теперь, встречать должны?
Могли бы и встретить, подумал Ше-Кентаро, но вслух ничего не сказал.
Глава 9
Допрос.
Обычно проходит по четко отработанной, отлаженной схеме. Особенно в тех случаях, когда инспектор и сам не знает, что хочет услышать. А если к тому же подозреваемый не понимает, что от него нужно этому страшному человеку, облеченному властью, способному стереть его в пыль, растоптать или развеять по ветру, то это уже не допрос, а полный привет. Кому? Нетрудно догадаться.
– Почему ты его убил? У вас с ним были какие-то дела? – инспектор изо всех сил ударил ладонью по столу – металлический лист на четырех ножках, привинченных к полу. Звук – восхитительный. Резонирует и раскатывается по крошечной камере басовито. Так и хочется, пока не затихло, снова грохнуть как следует. – Говори, затемненыш!
Подозреваемый сидит на табурете, также привинченном к полу. До стола от него около метра. Но при каждом ударе по столу подозреваемый сгибает спину и втягивает голову в плечи. При этом он еще пытается прикрыть лицо руками, как будто боится, что вошедший в раж инспектор, хлопнув звучно по столу, тут же влепит и ему звонкую затрещину. Но руки подозреваемого скованы наручниками, короткая цепь которых пропущена под ножкой табурета. Одет несчастный в серую робу, которая велика ему на три размера, ноги босые. В этом испуганно скорчившемся на табурете человеке совсем непросто узнать вальяжного, самоуверенного и в меру нагловатого официанта из кафе, неподалеку от которого недавно произошло убийство.
Опираясь одной рукой о стол, инспектор наклоняется вперед. Подозреваемому кажется, что над ним нависает лик создателя, готовый вынести приговор всему человечеству: «Виновны!»
– За что ты его убил?
Бедняга судорожно трясет головой и пытается делать какие-то движения скованными руками. После допроса, продолжающегося четыре часа кряду, во рту у него пересохло, горло сдавил спазм. Ему с трудом удается выдавить из себя только:
– Н-нет…
– Что? – са-турат делает вид, что не расслышал. – Говори громче, выродок!
Подозреваемый откидывает голову назад и в отчаянии орет в потолок:
– Не-е-ет!
Инспектор с досадой цокает языком и вроде как с укоризной даже головой качает.
– Ты перерезал ему глотку, чтобы забрать деньги? Ты видел его бумажник, когда он расплачивался в кафе?
– Нет! Нет! Нет!.. – трясет головой подозреваемый.
Если бы он мог дотянуться, то наверняка бы разбил лоб об угол табурета.
– Что «нет»? – удивленно спрашивает инспектор.
– Я не убивал… Я…
– Ты убил его из-за того, что вы повздорили, когда ты подошел к его столику?
Подозреваемый молча роняет голову на грудь. У него уже нет сил отказываться от абсурдных, совершенно нелепых обвинений, что пытаются навесить на него са-тураты.
– Говори! – Металлический грохот вновь ударяется в стены.
Подозреваемый, всхлипывая, кусает губы. Слезы текут у него по щекам, скатываются по носу и темными пятнами расплываются по серому бетонному полу.
– Ну ты и гад! – едва ли не с восхищением произносит инспектор.
