Однажды женщины и дети, собиравшие яблоки и сливы в заброшенном садоводческом хозяйстве в пяти километрах вниз по реке, встретили там незнакомых людей, занятых той же самой работой. Незнакомцы оказались тоже беженцами. Они жили в загородном санатории, до которого от лагеря Баслова был день пути, если идти напрямик через лес. Их там было менее ста человек, и больше половины из них составляли люди преклонного возраста. Соответственно, и жизнь у них была гораздо труднее, и быт налажен значительно хуже, чем в колонии Баслова. Свернув часть работ не первой необходимости, Баслов отправил группу людей в помощь беженцам, обосновавшимся в санатории, снабдив их запасами продовольствия и инвентарем, необходимым для проведения работ по подготовке лагеря к зиме.
Засевшие в городе механики долгое время никак себя не проявляли. Разведчики, регулярно наблюдающие за окраинами города, неизменно докладывали, что все входы в бывшую столицу по-прежнему перекрыты защитными экранами. Несмотря на это, Баслов не терял бдительности. Изгородь вокруг базы была укреплена бетонными плитами и щитами из металлопластика, у входа в каждое здание была сооружена защищенная огневая точка. На крайний случай были продуманы пути отступления.
Из всей этой массированной подготовки к осаде Кийск одобрил только последнее, поскольку считал, что никакие преграды и заслоны не смогут удержать пришельцев, если те вознамерятся покончить с базой. Единственное, что можно будет сделать в таком случае, – попытаться уйти.
В первых числах октября солдаты, патрулировавшие окрестности, привели пойманного неподалеку от базы горожанина, мужчину лет сорока. Не пытаясь запираться и лгать, он сообщил, что послан из города за тем, чтобы выяснить места проживания больших, компактных групп людей. Но при этом он не мог назвать тех, кто послал его и кому по возвращении он должен был доложить о результатах. На все другие вопросы, не касающиеся выполняемого им задания, он отвечал стандартной фразой, что данная область в настоящее время находится вне сферы его компетенции. Баслов злился так, что лицо его становилось багровым, при этом он стучал кулаками по столу, дергал себя за усы, но ничего более вразумительного добиться от задержанного не мог.
Киванов и Кийск, присутствовавшие при допросе, сошлись во мнении, что поведение горожанина является характерным для двойников, однако взятый у него анализ крови подтвердил, что перед ними настоящий человек.
На протяжении долгого и по большей части бессмысленного разговора задержанный не выказывал ни раздражения, ни страха, ни даже, казалось бы естественной в такой ситуации нервозности. Но спустя какое-то время он встал и, невозмутимым голосом сообщив, что ему пора уходить, направился к двери.
Баслов велел запереть пленника и не спускать с него глаз.
– Ну и что вы на это скажете? – спросил он после того, как горожанина увели.
В кабинете, кроме Киванова и Кийска, находились еще профессор Колышко, являвшийся руководителем исследовательского центра, и приглашенный им психотехник Вейзель.
– Вы совершенно напрасно на него кричали, – сказал, обращаясь к Баслову, Вейзель. – Он действительно не знает ничего, кроме порученного ему задания. Все остальное заперто в его памяти мощными психоблоками.
– Вы определили это, просто побеседовав с ним? – скептически усмехнулся Баслов.
– Труднее обнаружить сокрытие незначительных фрагментов памяти. Жесткая блокировка больших участков выявляется очень легко по манере человека мыслить и формулировать свои мысли в словах. У нашего субъекта словарный запас ограничен до критического минимума, необходимого для примитивного информационного обмена на уровне операционных систем.
– Как у роботов с ограниченной свободой действий, – добавил Колышко. – Что косвенно подтверждает гипотезу, высказанную господином Кийском.
– Из него удастся что-нибудь вытянуть? – спросил Баслов о том, что его интересовало в первую очередь.
– Без знания кода и методики, использованной при блокировке, снятие подобных блоков зачастую заканчивается тяжелой психической травмой. Кроме того, в блок может быть встроена программа, дающая команду на самоуничтожение в случае попытки взлома блока. Без специальной аппаратуры, действуя методом тыка, мы рискуем убить этого человека.
– Он уже не человек.
– Ошибаетесь. Введение блока само по себе не может явиться причиной необратимых изменений психики и сознания. Я попробую поработать с нашим гостем, но ничего обещать не могу.
Несмотря на осторожность в высказываниях, Вейзель был почти уверен в том, что ему удастся привести пленного горожанина в состояние, близкое к норме. Но поработать с пленным ему так и не удалось. На следующий день арестованный впал в состояние глубокой прострации. Он все время сидел на стуле, уронив подбородок на грудь и уставившись невидящим взором в колени. Руки его, свисающие вдоль ножек стула, почти касались пальцами пола. Он не ел, не пил и ни на что не реагировал. Только когда открывалась дверь, он приподнимал голову и, запинаясь, как заезженный диск, монотонно бормотал одно и то же:
– Мне надо идти… Мне надо идти… Мне надо идти… – до тех пор, пока дверь не закрывали.
– Что с ним происходит? – спросил Кийск у Колышко.
Прежде чем ответить, тот задумчиво почесал переносицу.
– У машин это называется сбоем программы, – сказал он. – Если программу не отключить, то обычно за этим следует необратимое разрушение всех функционирующих систем.
Баслова Кийск нашел в его кабинете.
– Пленника надо отпустить, – сказал он с порога.
– С какой это стати? – недовольно прищурился Баслов.
– Мы все равно ничего не добьемся от него, а если продержим еще пару дней взаперти, то попросту убьем.
– А если отпустим, то он передаст всю имеющуюся у него информацию своим хозяевам.
– О чем ты говоришь? – поморщился Кийск. – Какая информация?
