– Добрый день, – приветливо улыбнулся я с порога.
Комната была похожа на длинный пенал с единственным окном, прорезанным в противоположной от входа стене. Помимо вытяжного шкафа в лаборатории находились еще термостат и два рабочих стола с полками над ними. О каком-либо порядке говорить не приходилось. Похоже было, что здесь не только давно не убирали, но и уже по меньшей мере месяца три не работали. Ощущение было такое, словно ты попал на корабль-призрак, с которого в одно мгновение исчезли все пассажиры, оставив все вещи в таком положении, как будто отлучились только на минутку, однако за долгие месяцы все вокруг успело покрыться толстым слоем пыли и зарасти паутиной. На столах стояли колбы с толстым слоем разноцветных осадков на дне, оставшимся после того, как испарилась вся жидкость. В раковине валялись осколки разбитой посуды и грязное вафельное полотенце. На крайнем от двери столе лежал бесформенный ком пластика, похожий на сюрреалистическую скульптуру. Когда-то это была лабораторная посуда, но по какой-то непонятной для меня причине она, словно под действием высокой температуры, потеряла свою первоначальную форму, превратившись в нечто напоминающее то, что Сальвадор Дали изображал как утекающее безвозвратно время.
За письменным столом, стоявшим у окна, повернувшись вполоборота к двери, сидел единственный обитатель комнаты. На вид ему можно было дать лет пятьдесят или чуть больше. Он был невысокого роста, с большой, чуть лысоватой головой, одет в серые помятые брюки и байковую рубашку в красно-черно-белую клетку. Лицо его было открытым и невозмутимо-спокойным. Казалось, он ничуть не был удивлен моим неожиданным появлением. В руках он держал толстую книгу в темно-синем коленкоровом переплете, на котором был изображен фрегат с надутыми ветром парусами. При моем появлении он опустил книгу на колено, заложив страницу пальцем.
– Чем могу служить? – негромко и в высшей степени учтиво произнес он.
Но это была отнюдь не лакейская учтивость, а скорее манера общаться с людьми, присущая потомственному дворянину.
– Я из Комитета по внегосударственным субсидиям, – представился я. – Мне хотелось бы обсудить с вами некоторые вопросы, касающиеся работ, проводимых в данном институте.
– Прошу вас, – человек сделал царственный жест рукой, указывая на стул с покосившейся спинкой, заваленный грудой старых реферативных журналов. – Журналы можете скинуть на пол.
Я так и поступил. Пакет с бутылкой Смирновской я положил рядом с собой на стол.
– Мое имя Дмитрий Алексеевич Каштаков. – Я обычно не имел привычки придумывать себе псевдонимы. – Как я уже сказал, я представляю внеправительственную организацию, занимающуюся, в частности, субсидированием некоторых научных исследований в области биохимии.
– Фонд Коперника? – спросил хозяин лаборатории.
– Да, – без колебаний согласился я. – Простите, а вы?..
– Александр Алексеевич Алябьев, – чинно представился ученый. – Заведующий лабораторией биологических структур.
– Извините, что потревожил вас, – натянуто улыбнулся я. – Мне, вообще-то, нужен Ник Соколовский.
– Николая сейчас нет в институте, – покачал головой Алябьев.
– Очень жаль, – я с досадой цокнул языком. – У меня к нему очень важное и неотложное дело. Вам, наверное, известно, что мы субсидировали его работу по изучению инсулинового гена?
– Да, – подумав, утвердительно наклонил голову Алябьев. – Коля особенно не распространялся по поводу источника финансирования своего проекта, но любому было видно, что у него появилось новое оборудование, дорогие реактивы…
– Давно? – спросил я.
– Что? – не понял Алябьев.
– Давно у него все это появилось?
– А когда вы начали его финансировать?
– Примерно полгода назад.
Алябьев наклонил голову и задумчиво почесал согнутым указательным пальцем висок.
– Ну да, – сказал он. – Примерно тогда Коля и начал переоснащать свою лабораторию.
– Завтра я смогу застать Соколовского в институте? – спросил я, делая вид, что собираюсь подняться и уйти.
– Думаю, что нет, – с сомнением покачал головой Алябьев. – Он сейчас в отпуске.
– И давно? – изобразил удивление я.
– Да примерно с неделю, – подумав, ответил Алябьев.
Судя по всему, Александр Алексеевич не имел привычки произносить необдуманные фразы. Слова его звучали медленно, чуть нараспев, как будто он тщательнейшим образом оценивал соответствие каждого слова тому смыслу, который оно должно было выразить. В наше время, когда каждый тараторит с такой скоростью, словно за разговор введена повременная оплата, слышать подобную речь было в высшей степени необычно. И в то же время приятно.
– Жаль, – сокрушенно покачал головой я.
Я ожидал, что ученый поинтересуется, в связи с чем мне столь неотлагательно нужно видеть Соколовского, но Алябьев молчал. Похоже, ему и в самом деле было совершенно безразлично, чего ради я пожаловал к его коллеге.
– А дома я могу его застать? – спросил я.
– Сомневаюсь, – Алябьев медленно покачал головой. – Я два дня пытался ему дозвониться. Безрезультатно.
