словно по ней прошлись мягкой метелкой из страусиных перьев, поверхности пустыни. Но в окружающем людей мире не происходило ничего. Кто знает, быть может, и время здесь – всего лишь абстрактное понятие, которое каждый может определять, как ему заблагорассудится? Если я решу, что прошли сутки, а мой сосед будет уверен, что всего лишь час, то кто из нас двоих будет прав, если нет никакого механизма объективного контроля за ходом времени?
Когда Кийску показалось, что они прошли уже половину пути, отделявшего их от станции, он решил сделать привал. Люди скинули с плеч поклажу и сели кружком на песок.
Странно, но оказалось, что есть никто не хочет. Каждый съел по бутерброду исключительно для того, чтобы хоть чем-то занять время. Зато пили много и с жадностью. После того как все утолили жажду, выяснилось, что одна из десятилитровых канистр наполовину опорожнена.
Никто не чувствовал особой усталости, но говорить почему-то никому не хотелось. Быть может, потому, что просто не о чем было говорить?
Леру что-то строчил в своем электронном блокноте, который, как ни странно, исправно работал. Он торопился занести в память блокнота новые идеи, пришедшие ему в голову во время пути, и, казалось, философу не было абсолютно никакого дела до того, что происходило вокруг.
Десантники думали только о возвращении на станцию. Иллюзорный мир, схематичную картину которого нарисовал Леру, не захватывал их воображения. Они находились здесь не для того, чтобы восхищаться хитроумно выстроенными логическими конструкциями, а дабы обеспечить безопасность членов исследовательской группы. Пока им удавалось справляться со своей работой. Но в этом присутствовала значительная доля удачи.
О чем думал Бергсон, догадаться было трудно. Он сидел вполоборота ко всем остальным, вытянув ноги, оперевшись согнутым локтем на канистру с водой, и неотрывно глядел куда-то вдаль, где багровый купол неба соприкасался с краем красной пустыни. Пожалуй, он меньше, чем кто-либо другой, понимал, что происходит. Ему было страшно до жути, и страх лишал его остатков разума. Единственная мысль пульсировала, словно огонь маяка, в его воспаленном мозгу: никогда больше не покидать станцию! Никогда, ни за что и ни под каким предлогом!
Кийск же думал о том, чем следует заняться после возвращения на станцию. В том, что они благополучно доберутся до нее, он почти не сомневался. Но вот о дальнейшем стоило серьезно подумать. Если Леру прав в своих выводах и иллюзорный мир красной пустыни действительно устроен так, что все с ним соприкасающееся рано или поздно обращается в ничто, то в конечном итоге такая судьба должна была постичь и саму станцию. Зона стабильности вокруг станционных корпусов, несомненно, более надежна, нежели та, которая окружала пришедший в негодность вездеход. Но на какой срок хватит ее устойчивости, нельзя было сказать даже приблизительно. Быть может, процесс разрушения станции уже начался, но первоначальные изменения, привнесенные им в свойства строительных материалов, настолько незначительны, что на них просто никто не обращал внимания. Со временем же этот процесс мог приобрести необратимый характер. Что же будет с людьми?
Дело было даже не только в том, как долго конструкция станции сможет противостоять разрушительному воздействию внешней среды. Энергоресурсов станции при использовании их в режиме жесткой экономии хватит максимум на полгода. Примерно столько же можно протянуть на имеющихся запасах воды и пищи. Что ожидает потом, когда все запасы подойдут к концу?
В то, что удастся восстановить связь и вызвать спасателей, Кийск не верил и прежде. Произошедшее сегодня окончательно убедило его в том, что надеяться на помощь извне бессмысленно. Если невозможен аудиоконтакт между двумя людьми, которых разделяло расстояние всего в каких-то десять-двенадцать метров, то о какой дальней связи могла идти речь?
На то, чтобы отыскать в иллюзорном мире воду и пищу, по мнению Кийска, рассчитывать не приходилось. Следовательно, за остающиеся полгода нужно найти способ самим выбраться отсюда. И если согласиться с мыслью о том, что именно Лабиринт является первопричиной разлома, забросившего станцию в мир красной пустыни, куда-то за пределы известной Вселенной, в какую-то иную плоскость пространства и времени, то становится ясно, что нет другого способа покинуть этот мир иначе, как пройдя через Лабиринт. Но кто решится вновь испытать судьбу?
От невеселых мыслей Кийска отвлек голос Бергсона.
– Блестит, – негромко произнес физик. Затем усмехнулся и снова прошептал: – Блестит…
Он словно бы разговаривал сам с собой, и Кийск вначале даже подумал, что у техника помутился рассудок. Но когда Кийск посмотрел в ту сторону, куда был обращен остекленевший взгляд Бергсона, он тоже увидел нечто похожее на желтоватые блестки, рассыпанные по красному песку.
Кийск вскочил на ноги. Следом за ним, заинтересовавшись необычным явлением, поднялись с песка Рахимбаев и Ли Тан-Бо.
Леру, не обращая внимания на происходящее, продолжал что-то быстро строчить в блокноте.
Бергсон, оперевшись на руки, откинулся назад и скрестил вытянутые ноги. Вид у него был более чем безразличный – он как будто собрался наблюдать за представлением, которое остальные намеревались разыграть для него.
– Блестит, – снова произнес он и, глупо улыбнувшись, посмотрел на Кийска.
– Что за чертовщина? – процедил сквозь зубы Рахимбаев.
Блестки не стояли на месте, а медленно приближались к людям.
– Собирайтесь! – приказал Кийск. – Живо! Уходим!
– Что случилось? – оторвавшись от записей, удивленно посмотрел на него Леру.
– Не знаю, – ответил Кийск, продевая руки в ременные петли, на которых крепился контейнер с провизией.
Леру поднялся на ноги и, прищурившись, посмотрел в ту сторону, где происходило неспешное перемещение крошечных поблескивающих объектов. Точные размеры их определить было невозможно, поскольку на ровной песчаной поверхности пустыни не было ни одного ориентира, с помощью которого можно было хотя бы приблизительно оценить расстояние.
– И вам неинтересно, что это такое? – спросил Леру у Кийска.
– Интересно, – ответил тот. – Но, поскольку у нас нет оружия, я считаю, что мы должны постараться
