вид деятельности — это бездействие. Казалось, все дороги для меня закрыты, как тот дом, в котором я находился.
Чтобы не волноваться сверх меры, слушая о происходившем в городе по радио, я решил не включать его, а заняться чтением. Книги, упомянутые Юнио, оказались полным собранием сочинений Эмилио Сальгари. Так что вскоре я, с пистолетом в одной руке и с гранатой в другой, принялся за чтение романов самоубийцы Сальгари. Полагаю, мне удалось выжить благодаря простому, жизнеутверждающему стилю его произведений, ничего общего не имевшему с тем представлением, какое у меня о нем сложилось. Это открытие занимало меня несколько дней: создавалось впечатление, что его биография и его произведения принадлежали разным людям, между ними как будто не хватало какого-то фрагмента. И это открытие помогло мне лучше понять Монтсе. Иногда люди, повинуясь требованию своего века (мы, несомненно, жили в эпоху, которую можно охарактеризовать как необыкновенную), были вынуждены совершать из ряда вон выходящие поступки, ничего общего не имеющие с их повседневной жизнью. Однако это не значит, что люди изменились к худшему или навсегда покончили со своим прошлым. Да, человек мог какое-то время вести двойную жизнь, а потом вернуться к нормальному существованию — под воздействием обстоятельств. Сейчас я думаю, что в моих рассуждениях не хватало ясности, но тогда я был в состоянии глубочайшей подавленности, почти на грани сумасшествия, потому что непросто жить днем, словно ночью. Это пагубно сказывается на душевном здоровье.
Я пробовал заниматься гимнастикой, потому что боялся, что от длительной неподвижности мои мышцы совсем ослабнут. Даже у заключенных есть двор, где они могут размять ноги. А мне нельзя было шуметь — я превратился в призрачную фигуру.
Когда книги были прочитаны, пришлось включить радио, чтобы послушать посторонние голоса, а не те, что шли из моего сознания.
Был полдень 25 марта, третья неделя моего заточения подходила к концу. Поймав радио Рима, я услышал сообщение, переданное накануне ночью германским верховным командованием:
«Вечером 23 марта 1944 года преступные элементы бросили бомбы в немецкую колонну полиции, проходившую по виа Разелла. В результате этого нападения погибли тридцать два германских полицейских, многие были ранены.
Злодейское покушение осуществили коммунисты-бадольянцы[67]. Ведется расследование с целью узнать, вызван ли этот преступный акт подстрекательством англичан и американцев.
Германское командование намерено пресечь деятельность этих бандитов и безумцев. Никто не может безнаказанно подрывать вновь установленное итало-германское сотрудничество. Поэтому германское командование приказывает за убийство одного немца расстреливать десять коммунистов-бадольянцев. Приказ был приведен в исполнение».
Это означало, что уже казнили триста двадцать «коммунистов-бадольянцев», то есть партизан- коммунистов и монархистов, поскольку Бадольо был главой последнего монархического правительства, до того как однажды ночью покинул Рим вместе с королем, оставляя город в руках немцев. Получалось, что каждая из группировок потеряла по сто шестьдесят человек. Монтсе работала на ГАП[68], которые были связаны с объявленной вне закона Коммунистической партией, и вероятность того, что ее могли расстрелять, сводила меня с ума.
Живя в совершенном одиночестве, я не знал, что информация, передаваемая немцами, сильно отличалась от реальности. Мое отчаяние дошло до такой степени, что я был готов покинуть свое убежище и броситься на улицу в поисках новостей. Однако я взял себя в руки и рассудил, что, если бы с Монтсе что- нибудь случилось, Юнио сообщил бы мне об этом.
Сама Монтсе рассказала мне на следующий день, что покушение на виа Разелла осуществили члены ГАП: они собрали бомбу большой мощности, положили ее в украденную у дворника тележку и оставили ее на пути следования 11 роты третьего батальона СС «Больцано». Его штаб-квартира находилась на Виминале, в бывшем помещении итальянского министерства внутренних дел, но рота каждый день маршировала через centra storico[69] на строевые занятия у моста Мильвио, а потом возвращалась обратно. В довершение ко всему солдаты шли строем и пели песню «Hupf, mein maedel» — что-то вроде «Прыгай, девчоночка моя». Большое количество солдат, пение и пунктуальность сделали из роты легкую мишень.
На этот раз немцы не стали пренебрегать высоким числом потерь, как они делали прежде, а решили преподать своим врагам серьезный урок. Впрочем, могло бы быть и хуже.
Гитлер потребовал за каждого немца, ставшего жертвой ужасного преступления, уничтожения тридцати пяти итальянцев. Кажется, Кессельринг снизил эту цифру до десяти за одного, поскольку боялся народного восстания. Разработкой и исполнением операции «Todeskandidaten» — «Кандидаты на смерть» — руководил непосредственно Капплер; он собирался казнить всех заключенных, уже приговоренных к смерти, и тех, кого подобный приговор неминуемо ожидал в будущем, но вскоре осознал, что их недостаточно, и попросил помощи у банды Коха и у questore della polizia[70], карьериста и негодяя Пьетро Карузо. В конце концов, посовещавшись, они составили список, включавший членов Сопротивления, евреев, рабочих, простых заключенных и даже одного священника. Местом для казни выбрали Ардеатинские пещеры, расположенные между катакомбами Каллиста и Домитиллы. Я хорошо знал это место — там добывался песок, использовавшийся для изготовления цемента. Оно представляло собой гигантскую пещеру со множеством галерей и переходов. Как я уже сказал, все верили, что информация о числе жертв в прессе достоверна, однако, когда Рим освободили, и пещеры (сегодня их называют Ардеатинские рвы) снова прочесали, там обнаружили триста тридцать пять трупов. Говорили, что один из немецких солдат 11 роты, пострадавший во время нападения на виа Разелла, умер во время подготовки карательной акции и Капплер без колебаний добавил в список еще десять имен. Еще пятерых казнили по ошибке. Просто кто-то — Кох, Карузо или сам Капплер — плохо считал. А так как эти несчастные стали невольными свидетелями расправы, их тоже решили казнить. Триста тридцать пять жертв отвели внутрь пещеры, где каждый должен был получить пулю в затылок. Но многие солдаты решили для храбрости напиться. В результате некоторым приговоренным просто отстрелили головы. Капплер велел заложить вход в пещеру динамитом. Однако что-то он не учел, и через несколько дней по всей округе распространилось страшное зловоние. Окрестные жители стали протестовать и задавать вопросы, ставившие власти в неловкое положение. В ответ Капплер велел превратить вход в пещеры в свалку, чтобы смрад от гниющего мусора перекрывал запах разлагающихся трупов.
Но Рим продолжал жить и после этих ужасных событий. После покушения на виа Разелла немцы урезали ежедневную норму хлеба, полагавшуюся жителям, до ста граммов и усилили борьбу с Сопротивлением. ГАП оказались обезглавлены — в ряды этих групп затесался предатель, и многим их членам в течение нескольких недель пришлось исчезнуть.
Монтсе не оставалось ничего другого, как искать убежища в квартире, где прятался я.
Когда она вошла, лицо ее было искажено, волосы растрепаны, глаза тревожно блестели, дышала она с трудом, прерывисто. Я предположил, что на улице с ней что-то случилось. И тогда, прежде чем я успел поинтересоваться, в чем дело, она сказала:
— Я хочу попросить у тебя прощения.
— За что? — удивился я.
— За то, что не была тебе хорошей женой, такой, какую ты заслуживаешь.
— Почему ты так говоришь?
Монтсе бросилась ко мне в объятия, словно стремясь спрятаться, а потом призналась:
— Я все испортила. Я только что убила человека.
Я изо всех сил обнял ее, прижал к себе — и наткнулся на пистолет. Его рукоятка была еще теплой.
— Успокойся. Я уверен, ты защищалась, — я искал любых аргументов, чтобы только утешить ее. — Все будет хорошо.
Вдруг она сама стала объяснять случившееся:
— Все произошло так быстро… Я спешила сюда, и около Палаццо Браски ко мне обратился молодой фашист. Я была погружена в свои мысли и старалась пройти незамеченной, а юноша объяснялся на диалекте — возможно, сицилийском. Так что я не обратила на него особенного внимания. И тогда он пошел
