— Родина проклинает меня, и правильно; суд отправил меня на смерть и поступил верно; папа простил меня и сделал еще лучше. Если бы я всегда следовал его примеру — примеру прощения и доброты, вы не находились бы здесь, теряя время, и я не стоял бы здесь, ожидая смерти, — сказал он перед казнью.
В ноябре 1946 года в Риме состоялся процесс над генералами Эберхардом фон Макензеном и Куртом Мельцером, но их судил не итальянский трибунал, а британский, поскольку на них как на военнопленных распространялись международные правовые нормы. Обоих приговорили к расстрелу. Однако приговор так и не привели в исполнение.
Следующим на скамью подсудимых попал фельдмаршал Кессельринг — его, как и его предшественников, приговорили к смерти. Но потом приговор смягчили, и недавно он вышел на свободу. Это решение вызвало многочисленные демонстрации протеста.
Герберта Капплера судил итальянский трибунал в мае 1948 года. Его признали виновным в массовом убийстве в Ардеатинских рвах и приговорили к ergastolo[74], максимальному наказанию по новой итальянской Конституции. В настоящее время он отбывает наказание в тюрьме Гаэты.
Что касается Ойгена Доллманна, он после ареста признался, что во время войны был шпионом Управления Стратегических Служб США[75], и в 1949 году опубликовал книгу «Рим при нацистах» в миланском издательстве «Лонганези». Я ее еще не читал. После всего случившегося что мог сообщить Доллманн, чего я сам не знал?
Понемногу стали затягиваться полученные в войну раны. Город возвращался к своей былой торжествующей жизнерадостности, римляне постепенно преодолевали тягостное уныние и начинали смотреть в будущее. Именно тогда возродился прежний проект ЭУР, и я активно в нем участвую.
В марте 1950 года Монтсе поехала на конгресс по библиотечной каталогизации, состоявшийся в городе Комо. Разумеется, в программу поездки входило посещения так называемого треугольника Ларио, образованного собственно Комо и соседними поселениями — Лекко и Белладжо. Побродив по возвышающимся над озером улицам этого маленького городка, группа библиотекарей отправилась выпить чего-нибудь прохладительного на террасе отеля «Сербеллони». И там, за столиком с видом на озеро, Монтсе узнала Юнио.
По возвращении она рассказала мне, что он очень изменился. На нем был элегантный костюм принца Уэльского, он поправился, на макушке наметилась лысина. Он попросил называть себя господином Варбургом — кажется, это фамилия его матери. Он сказал, что живет в Лугано, в Швейцарии, и занимается продажей недвижимости. Он говорил, что часто вспоминает обо мне, потому что не хватает архитекторов, чтобы заново отстроить города Германии и других стран Европы; он не исключал возможности того, что когда-нибудь мы с ним будем работать вместе. Юнио казался воплощением благополучия — он как будто одаривал весь мир торжествующей улыбкой. Однако посреди разговора он вдруг сделал необычное замечание:
— Несмотря ни на что, моей жизни угрожает серьезная опасность.
И когда Монтсе спросила его, что он имеет в виду, он ответил:
— Если я расскажу тебе, ты тоже подвергнешься риску. Хотя, возможно, ваша помощь понадобится позже, когда я уже умру. Тогда мое место придется занять тебе. Больше некому.
День выдался солнечный — погода была идеальной для того времени года, а красота пейзажа — ни с чем не сравнимой, так что Монтсе подумала, что Юнио шутит, пытаясь воскресить прежние времена. Кроме того, за ним даже не числилось никаких долгов перед итальянским правосудием, которые могли бы его беспокоить. Благодаря своим связям он не сел на скамью подсудимых (итальянское правосудие таинственным образом оказалось неспособно восстановить маршрут его передвижений и тем более предъявить доказательства, достаточные для того, чтобы в чем-либо его обвинить), хотя взамен ему пришлось скрываться, он лишился родины. А сейчас он мог позволить себе жизнь без особых потрясений.
— То, о чем ты говоришь, давно осталось в прошлом, Юнио, — сказала Монтсе.
— Максимилиан. Зови меня Максимилиан. Если ты думаешь, что сейчас все снова так, как было до войны, ты ошибаешься. Или, лучше сказать, именно так оно и есть. Ничего не изменилось. Все точно так же, как до вторжения в Польшу, и данная ситуация снова приведет нас к катастрофе, — ответил Юнио.
Монтсе подумала, что он бредит, но время поджимало, и она не могла углубляться в детали. Настала пора прощаться, поскольку в программе значилось посещение парка азалий и рододендронов на расположенной неподалеку вилле Мельци-д-Эриль. И тогда Юнио, расцеловав Монтсе в обе щеки, прошептал ей на ухо:
— Если со мной что-нибудь случится, ты, вероятно, получишь некоторые документы. В таком случае прошу тебя прочитать их и поступить так, как подскажет тебе совесть.
Несомненно, это был очень странный разговор. Я даже решил, что Юнио сошел с ума, что он не смог пережить переход от войны к мирным временам — точно так же, как многие подростки отказываются принимать взрослое состояние. Я представил его, превратившегося в добропорядочного буржуа, и мне стало его жалко, ибо это был явный симптом того, что его мир рухнул. Европа древних родов уступила место Европе великих предприятий, и чтобы стать частью новой элиты, приходилось отстегнуть воротничок рубашки и засучить рукава по самый локоть. Война не только стерла с лица земли города, поселки, деревни и пашни, она также покончила с определенным образом жизни. И в этой новой обстановке Юнио уже перестал быть сыном своего времени.
ЧАСТЬ III
1
Дорогой Хосе Мария!
Когда ты будешь читать это письмо, я уже умру. Увы, мои слова покажутся тебе слишком невыразительными и практичными, но у меня мало времени, а я очень многое должен тебе объяснить. Полагаю, лучше мне перейти прямо к сути.
Все началось в 1922 году, когда граф Рихард Коуденхове-Калерги попытался продвинуть идею создания панъевропейского государства на съезде, где присутствовали две тысячи делегатов (может, это неточное число, но не меньше, во всяком случае). Австрийский аристократ потребовал объединения всех государств Западной Европы, предупреждая присутствующих о большевистской угрозе. Проект панъевропейского союза финансировался венециано-германской семьей Варбург, к которой принадлежала моя мать. Макс Варбург, наследник германской ветви семьи, вручил Коуденхове-Варбургу шестьдесят тысяч марок золотом, необходимых для реализации идеи. Интеллектуальными символами движения стали Иммануил Кант, Наполеон Бонапарт, Джузеппе Манцини и Фридрих Ницше. Но панъевропеизм Коуденхове- Калерги стремился лишь к власти над миром финансов и в конечном счете к политическому господству. Тяжелый экономический кризис 1929 года и приход к власти Муссолини, а затем и Гитлера превратили движение в мировой фашизм, чьей целью являлось создание феодального европейского государства.
Мой отец сразу же воспротивился этому движению, хоть ему и пришлось действовать очень осторожно. Скажем так: он наладил связи с влиятельными людьми в Англии и Франции, которые выступали против панъевропеизма после прихода к власти Муссолини и Гитлера. Разумеется, встать в оппозицию панъевропеизму после экономического кризиса 1929 года было все равно что противостоять фашизму и нацизму. Таким образом, мой отец оказался вовлеченным в тайную организацию «Смит». Я в то время был юн и только спустя несколько лет понял, что творится вокруг меня, поскольку моя мать, как истинная
