молчаливую толпу рядом. Хотя это была совсем беспризорная дворняга.
А в другой раз видел, как столкнулись две легковые машины, не так, чтобы вдрызг, а просто побили фары, и два шофера яростно сцепились, делая друг с другом то, что не сделала с ними авария.
И еще видел в кинофильмах зеленые луга, алые маки, лошадей с ласковыми глазами, а потом рвались бомбы, земля выворачивалась наизнанку, с человеческим криком падали те ласковые лошади. И никому не было дела до их жизней.
И десятки раз видел, как бьет человек человека по лицу, и я сам бил, и меня били.
И сотни, тысячи раз видел, как люди с добрыми улыбками пожимают друг другу руки, и я сам пожимал, и мне пожимали.
Чего в мире больше: добра или жестокости?
Отшельник говорит: «Не жди от вороны соловьиных песен».
И еще Отшельник говорит: «Хорошо, когда в жизни бывает шиворот-навыворот, осторожность храбрая, зло доброе…»
— Мне не встречалось такое!
— Когда ты съездил хулигану по морде, твое зло доброе!
— Значит, Отшельник, у добра кулаки должны быть больше, чем у зла?
— Хорошо, если бы так было!
— Но ведь тогда кулачное добро побьет зло и само обернется злом. Против такого добра нужно выпустить другое, с еще большими кулаками. И так до тех пор, пока над всем миром будет висеть один кошмарный кулак!
— Не будет зла, не нужно будет и кулачное добро, Артем!
Сережку мать взяла с собой на Новый год в Ташкент. Потом она улетела, а Сережка остался на каникулы у тетки.
— Серый, у тебя там, в вашем Подмосковье, девчонка есть? — в первый же вечер стал допытываться двоюродный брат Артур.
— Нету, а зачем?
— Ну-у, ты еще ребенок, объяснять тебе! — снисходительно сказал Артур. Он был на два года старше Сережки. — Пойдем, я покажу тебе Люсю!..
Люся болела и лежала в постели: белая, с розовыми пятнами, похожая на большую новую куклу. Она тоскливо смотрела в окно. В Ташкенте зимы еще не было, продолжалась осень. Город насквозь промок от дождей. Дымы висели над трубами, как сырые хвосты.
— Я будто в поезде, который на неделю застрял на какой-то противной станции!
Так немного капризно говорила она Артуру и Сережке. Им прийти к ней — из подъезда в подъезд перебежать.
— Зато ты лежишь в мягком вагоне! — сказал Артур.
— В каменном! — Она вдруг сказала: — Знаете, что мне больше всего сейчас хочется? Снег в руке подержать. Хоть комочек бы снега. Чтобы морозный был, скрипел бы в руках…
— Ха, это мы запросто! На небо сейчас позвоним! Алло, небесная канцелярия? Где там бог? Что, совещается с чертом? А кто снегом распоряжается? Снег на Ташкент когда будете сыпать?
Артур долго еще изощрялся в остроумии, а Люся на него холодно посмотрела, откровенно зевнула и затосковала.
— Капризная Веселюся ужасно! — сказал дома Артур. — Снег ей подайте!..
— А горы далеко? — спросил Сережка.
— Не очень.
— Там снег есть, наверное?
— А самолет в Магадан не хотите заказать, господин барон?
— Зачем самолет, поездом до гор.
— Мерси, разогнался! — Артур повертел пальцем у виска. — Снег хочу, звезду хочу, в рабы тебя, несчастного, хочу! Интересно всю жизнь прожить рабом?!
— Царем, конечно, интереснее, — ответил Сережка. — Захотел — ледяную гору сделают, захотел — полстраны тебе заморозят.
— Ты, Серый, оказывается, толковый-бестолковый у меня брат! Тебя не переспоришь!
Утром Артур встал поздно. Сережки дома не было.
— Мам, где Сережка?
— Я у тебя хотела спросить, где Сережка?
Решили, что любопытный мальчишка спозаранку пошел смотреть город.
Сережка в это время подъезжал к горам. Полупустая электричка с размаху ныряла в туннель, сердито стучала колесами: и чего тебе, мальчик, не спится?
Тропа уходила в тучи, как в вечер. Сережка скользил по мокрой желтой тропе, падал, съезжал вниз боком, спиной, животом, но вставал и упрямо лез вверх.
А шел дождь, хитрый дождь, — будто он и не дождь вовсе, а просто водяная пыль, но внутри от него становилось сыро и холодно.
Наконец посветлело.
Сережка оказался будто на чердаке под высокой стеклянной крышей. На верхних тонких тучах золотым диском лежало солнце. И под этой крышей блестели снега.
В стороне от тропинки дымил короткой трубой домик. Сережа постучал. С широкой скамьи поднялся бородач, удивленно посмотрел на мокрого, измазанного желтой глиной мальчика.
— Садись к печи, обсыхай! — велел он. — Чай в термосе, хлеб на столе, сахара нет. Управляйся!
Сережка обжигался чаем и осматривался. Жилище было — избушка, а человек в нем — огромный.
— Всех встречаю по пословице: сначала накормить, обогреть, а потом расспросить. Куда путь держишь, добрый молодец? За солнцем?
— За снегом, — хлюпая носом, сказал Сережка.
— Ну-у, брат! И для чего? Или для кого?
— Так, одному человеку.
— Не хочешь говорить, дело твое!
Посматривая на заляпанное глиной лицо Сережки, бородач достал уголек и лист твердой бумаги.
— Выдержишь десять минут не шевелить ноздрями?
— Вы художник?
— Я не просто художник, я, брат, ленивый художник. Писать сейчас нечего, от сырости сердце расклеивается. Я когда нашел этот домишко, обрадовался, дровами запасся, продуктами. Сначала под солнцем жил, хорошо. Потом тучи пришли, мрак. Рисовать неохота. Все бока отлежал. Но вот тебя дождался…
Художник скрипел угольками и все говорил, говорил, а Сережке захотелось спать. Хорошо бы сейчас оказаться в постели, он уже ощущал, как голова вминается в подушку… Артур пошел к Веселюсе… По ее окну стучит дождь… «Хоть комочек снега!» — произносит она… Сережа встряхнулся.
— Я пойду!
Куртка высохла до жесткости панциря.
— Богатырь ты, брат! — попрощался с ним художник.
Нижняя кромка снегов состояла из коротких грязных сосулек. Дальше снег лежал ослепительно белый. Сережке хотелось лечь на сверкающем склоне, вытянуть дрожащие ноги. Но он поднялся еще выше и услышал, как снег морозно поскрипывает под ногами. И он набрал снега полный целлофановый мешочек.
Спускался он через висящий дождь тяжело. А добравшись до станции, увидел, что снег в мешочке раскисает. Что делать? «Холодильник бы с собой взять», — с грустной иронией подумал он.
