проклятый!
— Успокойся, пожалуйста, — потребовал я не очень уверенным тоном. — Приедем в гостиницу, будешь затевать истерики сколько угодно. А сейчас успокойся.
— Завез в какую-то дикую страну… Представляю, что будет дальше. Я же говорила… И ребенок должен все это терпеть. Давай сюда наши документы и билеты!
— Хватит! — взревел я наконец. — Приедешь в гостиницу, выспишься, поешь и езжай куда хочешь! Ребенок должен выспаться и поесть.
Таня примолкла. Она побаивается меня бешеного. Машка спряталась за мать.
— Ну и как мы доберемся до Хаммарата? Где этот твой Курбан?
— Найдется.
Площадь у аэровокзала: корявый квадрат, стиснутый со всех сторон убогими строениями в колониальном стиле. Между ними — тощие пальмы, понуро свесившие обожженные листья. Экзотика налицо. Машины, дико сигналя, несутся во все стороны сразу, уворачиваясь друг от друга. Правил движения для них не существует. Между транспортными средствами тащатся повозки, запряженные ослами, велосипедистами и пешеходами. Никто ни на кого не обращал внимания, все двигались в кипящем вареве, смешиваясь и звуча на разные лады. Прямо на нас гордо шагал драный верблюд в проплешинах, на котором восседало нечто, замотанное в пестрые лоскутья.
— Кэмел! — заорала Машка. — Папа, мама, смотрите — кэмел!
Мы уступили дорогу зверюге. Верблюд явно считал себя в больших правах, чем троица белокожих иностранцев. Прямо на заплеванном асфальте кипела торговля: фрукты, овощи, какие-то сомнительные сласти. На пылающей жаровне стоял гигантский котел, из которого валил густой вкусный пар. Молодой развеселый араб в адидасовской грязной майке шуровал в котле деревянной палкой размером с бейсбольную биту и пританцовывал. Периодически выкрикивал длинные гортанные фразы, обращаясь в пространство. Варево никто не покупал. Немного в стороне я разглядел автостоянку. Несколько желтых такси и еще какой-то транспорт. Мы пошли, раздвигая чемоданами плотную и пеструю толпу. На нас никто не обращал внимания, кроме стаи мальчишек самого грязного и паршивого вида. Лохматые, исцарапанные, костлявые и наглые. Увязались за нами, бежали впереди и сзади, дергали за рукава, гримасничали, требуя милостыни. Никакого сострадания их вид у меня не вызвал. Но жена — надо же знать мою, черт возьми, жену!
— Боже мой, бедненькие, — громко охнула Таня. — Какой ужас. Особенно этот малыш, посмотри на него только!
Самый невзрачный недоносок был покрыт с головы до ног коростой какой-то.
— Деньги у тебя? Дай им мелочи, пожалуйста! Господи, какие же они…
— Ты что, в Москве тоже всем беспризорникам подаешь? — Меня даже передернуло от брезгливости. Не люблю уличных. — Или эти чем-то лучше?
— А тебе жалко пяти копеек? Для несчастных детей тебе пяти копеек жалко?
— Папочка, мне страшно, — пролепетал мой собственный ребенок и ухватился сзади за брюки. — Я их боюсь, они плохие.
— Пошли, — потребовал я. — Что с тобой, Таня, честное слово! Тибетских книг перечиталась, на добро потянуло?
— Опять?! — В глазах исподлобья — угроза. Не глаза любимой женщины — гнезда какие-то пулеметные. — Опять все должно быть по-твоему, да? Так ты бы себе лучше собаку завел и командовал: сидеть, лежать! Ты бы лучше знаешь что…
— Хватит!
Остановился. Они тоже — встали кругом. Как волчата учатся загонять добычу, пришла мысль. Скалятся. Полез в карман, но мелочи не было. Тогда достал из сумки барсетку, расстегнул «молнию»… Все остальное произошло так внезапно, что среагировать не успел. Молниеносно. С многократно отработанной точностью. С артистизмом фокусника. Мальчишка сзади, пронзительно и тонко вскрикнув, толкнул меня в спину. Я подался вперед, теряя равновесие. В этот момент барсетка сама, как по собственной воле, соскользнула с руки. Я даже ничего не почувствовал. Опомнился — поздно! Через секунду они исчезли. Все до одного. Как растворились. Унося с собой все наши документы, деньги, кредитные карты, дорожные чеки — все. Все!!
— Police! — тонко вскрикнул я подбитой птицей. — Police!
Какая там полис… Толпа двигалась, обтекая нас, — животные, люди, повозки. Я совершенно потерял самообладание. Таня села на чемодан, завыла в голос. Машка дергала меня за палец:
— Папа, что мы теперь будем делать?
Ценой неимоверных усилий разыскал полицейского. Выяснилось, что он все время был на виду. Высоченный, метра два, детина пожарной каланчой торчал посреди площади. Вид у него был отмороженный. Наверное, со своей высоты видел больше, чем все остальные люди-карлики. Поэтому лицо утратило всякое подобие осмысленного выражения и было устремлено вдаль. Тем не менее на боку у полисмена висела внушительная черная дубинка и увесистая пистолетная кобура. По-английски он не понимал ни слова. Вообще говорил с трудом. Слова и фразы зарождались, вероятно, в самом низу его великанского тела и медленно поднимались к ротовой щели. Мозг в этом процессе, судя по выражению лица, не участвовал. Я теребил его, как лилипут Гулливера, пытаясь объяснить наши несчастья. Полицейский кивал, пытаясь сосредоточить на мне давно расфокусированный взгляд. Зрачки не поддавались. Наконец он поднял руку и простер ее в направлении кирпичного здания с новеньким национальным флагом. Там находился участок.
Кабинет, куда нам велели пройти, смотрелся поприличнее таможенного. Имелся даже ремонт, то есть стены недавно окрасили, а пол — подмели. Старенькие кресла были пригодны для сидения. Вдобавок существовал стоячий вентилятор, дура здоровенная, который с ревом перемешивал крутой воздух. Мсье капитан, как нам его представили, восседал за просторным столом, над которым в аккуратной рамочке висел портрет очередного отца нации. Вид у отца был задумчивый и вороватый. Капитан оказался примерно моего возраста, усатый крепыш в очках. На шее, под воротом расстегнутой форменной рубахи, виднелась толстая золотая цепь. Ее наполовину скрывала черная густая шерсть. Судя по всему, шерсть росла прямо от лобка и постепенно переходила в шевелюру, приплюснутую фуражкой. В остальном мне показалось, что капитан — неглупый малый. Владел английским в приличном школьном объеме. Говорил короткими предложениями, но мысль формулировал четко. Я объяснил, что к чему. В приличных, сдержанных выражениях. Как подобает заморскому гостю.
— Хорошо, понятно, — сказал мсье капитан. — Мне очень жаль. В следующий раз будьте осторожны с попрошайками. Все нищие здесь — профессиональные воры.
— Буду иметь в виду, — скорбно согласился я.
— Значит, вы утверждаете, что никаких документов, удостоверяющих личность, у вас не осталось?
— К сожалению, никаких.
— Но это невозможно!
— Очень возможно. Обратитесь в посольство, в консульство, проверьте.
— Вы — гражданные России? (Он сказал: «рашэнс»).
— Да.
— Вы имели неприятности на таможне?
— Откуда вы знаете? — удивился я.
— Ваша страна имеет дипломатические проблемы с нашей. Надеюсь, временные, — осторожно пояснил капитан, делая пометки в блокноте.
— Какие проблемы? Мы не знаем ни о каких проблемах!
— Ваш Кэй-джи-би объявил на весь мир, что наша страна укрывает некоторых чеченских повстанцев, бежавших из России (мсье капитан так и сказал: rebels, повстанцы). Тем самым ваш Кэй-джи-би утверждает, что мы поддерживаем международный терроризм. Это злобная клевета. Наш министр иностранных дел уже выступил с нотой протеста. Вы что, не читаете газет?
Нам попался весьма начитанный полицейский. Идеологически грамотный. А что касается таможни,
