И по пристаням конечно потолкаться вдоволь — В чайных чайку заказать с изюмом, дальше тронуться — куда потянет.
Али разом вертануть на Кавказ.
Маленький таши.
Большой таши.
Камарджоба Духан.
Мэ всвам гвинос у цхклот.
Пью кахетинское без воды.
Хочу куда рвутся шелестящие Крылья.
Или Поэту неблизка голуборогая Грузия.
Или Поэту неродна чорноласковая Армения, чьи пути — подвиги, чья судьба — священна, чьи призывы — Песни.
Кара-Дэрвиш помни:
И еще:
Куда-же — куда, Поэт.
Дальше.
Ах Ты кудрявая солнцевеющая голова а и где Твой перелетный покой, перелетная птица.
Дальше.
И Сам незнаешь, неведаешь.
Только бы раздольнее Неба — стремительнее Полет — ярче, сочнее, ядренее Жизнь — да больше Друзей, Чудаков, Футуристов — да чтобы и всем вокруг Вольно-Буйно жилось во все колокола.
И всетаки в Час Созерцанья Ты скажешь:
Дальше.
Поэт готовится к Отлету: Он целый день бирюзово смотрит на горизонт юго-восточного зова — Он слышит.
Дальше
Сейчас — вижу по солнцу — около семи.
Воскресенье. Июль — 2-е, 1917.
Каменка.
Я сижу — около дома — в лесу у костра.
Кипячу чайник.
Около в наберушке земляника — ждет.
Я подкладываю в огонь сучья, ворочаю угли.
У меня болит правый бок и левая лопатка; вчера метал сено, упрел, устал, в баню потом ходил — сразу легче стало.
Я плохой работник — у меня много природной силы, гибкости, ловкости, смекалки, но я пасую перед выносливостью мужика.
Быстро задыхаюсь, таю, нервничаю.
Ныне я много косил, но не днем когда захлестывает овод, а под вечер, как отзанимаюсь.
Ныне же в первый раз видел, как славно пахала пол озимое пар Маруся — жена Алешина.
Конечно плугом гена.
Скоро Маруся будет еще пахать — продолжать — ей нравится — легко, нужна сноровка.
Женщины — аристократки и крестьянки (у нас крестьянки пахать небудут) приезжайте смотреть: Маруся пашет и ей нравится
Я еще могу емко колоть дрова.
У нас гостит брат Петя — матрос.
Петя служит матросом-мотористом радиотелеграфа в Гельсинфорсе — вот уже восемь лет. Всю свою молодость, красоту дней, энергию, душу, надежды, возможности — весь смысл своей судьбы отдал казарме, запаху отхожаго места, скверной каше, дурному обращенью начальства, общей нестерпимой тоске таких же, как он, товарищей.
За что кому — во имя какое.
Ох — страшно — кошмарно об этом мыслить.
Нет человеческих сил слушать рассказы Пети о службе своей, перед которой каторга ему кажется желанным отдыхом.
В едком дыме костра — отмахиваясь преувеличенными движеньями — я ищу отвлеченья.
Дальше.
Около меня лежит блок-нот, подниму, стану писать еще биографию Великого Футуриста дальше.
Поэт-Йог — и загорелый от солнца — полуголый будто индус — неотрывно смотрит в огонь костра: может быть Он видит Себя на берегу священного Ганга у истока проникновенно повторяющего божественное имя Сиддарта Гаутемы — просветленного Творца буддизма.
Я пою Его Индию:
