Там она наконец-то обернулась к нему.
– И еще одно, – сказала она, – ни одному мужчине не пристало богохульствовать.
Он только открыл рот для ответа, но она уже снова спешила от него прочь в направлении музыкальной комнаты.
Оливер снова последовал за ней, но уже не так быстро. Лили направилась прямиком к клавикордам и зажгла несколько свечей.
– Я давно заметила, что игра действует на меня успокаивающе, – сказала она, не оборачиваясь и поправляя свечи. – Мне нужно побыть одной. Когда закончу, я сама найду дорогу обратно.
– Я не могу оставить тебя.
– Ты можешь и сделаешь это, – холодно возразила она. – Я здесь живу много лет и чувствую себя здесь очень спокойно. И я никогда не нуждалась в том, чтобы кто-то меня сопровождал.
– Держу пари, что до сих пор тебе не приходилось сталкиваться со свидетельствами присутствия в этом доме вора. И ты не подвергалась такой опасности, когда какой-то неизвестный разбил лампу и угрожал тебе в темноте. Ты забыла об этом?
– Ты раздуваешь из мухи слона. Ты же сказал, что ничего, в сущности, не пропало. В любом случае это, наверное, Витлэс. Он уже больше не потревожит нас. Он попал в слишком щекотливое положение, чтобы снова показаться нам на глаза.
Хотелось бы Оливеру быть в этом столь уверенным.
– Может быть, ты и права.
– Конечно, я права. Это очевидно.
Он задумался.
– Да, думаю, что так.
Лили, придя в себя, успела тем временем зашнуровать корсет. Теперь она начала играть, мягко и прочувствованно. Через пару минут она, казалось, позабыла о нем. Покорные музыке, ее пальцы порхали по клавишам.
Оливер впервые слышал эту пьесу. Он стоял позади нее, зачарованный быстрой чередой звуков, лившихся как чистая серебристая река по отполированным течением камням. Музыка навевала на Оливера светлую радость и одновременно щемящую тоску. Лили играла как одержимая, казалось, упиваясь своей одержимостью.
Отзвучал последний аккорд, и она, замерев, сняла руки с клавиш.
Он взглянул вниз на ее распущенные волосы, небрежно откинутые на спину, на неправильно застегнутый корсаж платья – и улыбнулся. Какая свобода духа! Какое безразличие к вещам, являющимся главнейшей в жизни заботой для большинства молодых женщин.
– Как называется эта пьеса? – спросил он.
– Ты вряд ли о ней слышал. «Грация». Считается, что это сочинение какого-то молодого композитора, русского или немца, не могу вспомнить его имени. Но говорят, что на самом деле шотландский дворянин, маркиз Столенхэвен, написал ее несколько лет назад и посвятил своей жене. Музыка любви. Такой она виделась ему в музыке. Это необыкновенно, когда тебя так любят.
Оливер склонил голову и подумал о другом человеке, том, о котором она говорила. И подумал о Лили, играющей на инструменте, который – он был в этом почти уверен – когда-то принадлежал его отцу.
Ему понравилась бы Лили.
– Когда я играю «Грацию», я вижу женщину, кружащуюся на залитой солнцем траве, – сказала Лили. – Она смеется и жестами зовет мужчину присоединиться к ней. Это, конечно, маркиз.
Она прижала руки к груди и отвернулась.
У него сжалось горло. Он погладил ее волосы, пропуская их пряди между пальцами.
Лили не двигалась.
Здесь, сейчас он как никогда ощущал связь времен. С его прошлым, и через его прошлое с настоящим, и – через эту женщину – с его будущим. Осторожно ступая, он подошел к противоположной стороне клавикордов. Опершись локтями на корпус, он мог наблюдать за ней из-за откинутой крышки. Свет от свечи мягко ложился на ее задумчивое лицо.
– Мне бы хотелось побыть одной, Оливер.
Он вел себя отвратительно.
– Позволь мне остаться.
Она пожала плечами.
Оливер опять приблизился к ней, встав рядом с клавиатурой и глядя на нее сверху вниз.
Корсет ее платья приподнялся от вздоха. Эта маленькая хрупкая девушка очаровывала его больше, чем любая другая когда-либо в его жизни.
– Подскажи мне, что я должен сделать, Лили?
– Я боюсь.
Он почувствовал боль, словно от удара.
– Это я причина твоего страха?
Она покачала головой, и он увидел, что на ресницах ее поблескивают слезы. Проклятие! Это он виноват.
