Мать побелела и села, а Козлина, наоборот, встал. Мать спрашивает:
— Что ты сказала?
— Что слышала.
— Проверялась?
— Да.
— Господи.
— «Господи» тут ни при чем.
— Кто это? Я ему бошку оторву!
Козлина говорит:
— Скорей уж член.
Шарон ему:
— Ты за своим следи!
На эту тему особенно нельзя было распространяться: мама про тот случай так и не узнала.
— Срок какой?
— Три месяца.
А Козлина все никак не уймется:
— И что же ты, рожать собираешься?
— Да неужели, урод! Я же никому, кроме ребенка, тут не нужна!
— А с ребенком, думаешь, нужна будешь? — Мать заплакала. — Я думала, ты компьютерами будешь заниматься, стюардессой станешь.
— Так я и стану.
— Щас! Я не буду тут с ребенком сидеть, пока ты там прохлаждаешься!
— Да не нужны мне твои компьютеры, я хочу, чтобы меня любили!
Козлина говорит:
— Мы тебя все любим.
— Ага, знаю я, как ты меня любишь! Тут никто никого не любит. Как отец ушел, у нас вообще не семья, а морг какой-то!
Мать:
— Вспомнила! С тех пор сто лет прошло!
— Да вы тут отмороженные все, у вас вообще ничего в жизни нет и не будет!
Ну и пошло. Компьютеры, дети — в общем, дурдом. Я вышел покурить спокойно. Потом слышу: дверь хлопнула — это Козлина ушел. Потом слезы, всхлипы, прихожу, а они там обнявшись рыдают, типа женские дела. Потом еще дня два было напряженно, а дальше пошло по-старому, только Шарон стала округляться.
Родила она в сентябре, сразу, как услышала, что прошла экзамены в школе. У нее день рождения двадцать седьмого декабря, только мне сдается, что Кевин ей его на Рождество заделал.
Потом я стал встречаться с Келли. И ребенка с ней родил: надо, думаю, и мне попробовать. Она мне и не сказала, что беременная, потом вдруг раз — и готово. Якобы от меня. Может, и от меня, не знаю. Но я всегда говорю: детьми должна женщина заниматься.
Хотя, вообще, нормально: пацан у меня хороший, только вот балует она его. Он только меня слушается. Как я ушел — все, хулиганить начинает. Скоро уже в футболян гонять начнет, магнитолы из машин воровать. Ладно, шучу. Нейрохирургом будет.
Под ребенка ей квартиру дали, я к ней туда переехал. Обои старые ободрал, новые поклеил. Мебель нам кой-какую выдали, плиту, ковра кусок. А занавески и белье постельное сам своровал: от государства теперь не дождешься. Занавески красть — дело муторное: надо же размер знать, просто так — набрал под мышку и ушел — не годится. В субботу, значит, после обеда сходил в оптовый, выбрал что нужно, потом ночью вернулся и спер. Джимми Фоли с фургоном помог.
Полгода жил с ней: то уходил, то приходил. Тут ведь за хорошее поведение досрочно не освобождают. С одной стороны, хорошо: когда надо, она всегда под боком, с другой, плохо: иногда ей надо, а тебе спать хочется. Опять же свобода ограничена: на несколько дней уходишь — сразу вопросы: куда идешь, зачем и прочее. Ну да, я ремонт делал, я все красил, но это же не значит, что я тут пожизненно прописался.
Потом она работу нашла. Оператор терминала: то ли в школе выучилась, то ли еще где-то. Зарплата хорошая. Она тут же Дэнни на меня перекинула — и вперед. Это, надо думать, мамаша ее намутила. Короче, ушла в восемь, вернулась в шесть. Я ему за это время четыре раза подгузник сменил, три раза покормил и десять раз на стену влез. Он и засыпал-то всего два раза. Нет, все нормально, я, в общем-то, домосед, только я люблю сам решать, когда мне что делать. Или когда в бар сходить. Дэнни-то у меня пока непьющий.
Хотя я с ребенком лучше управляюсь, чем она. Я с ним строже, он меня слушает. Но в общем, мне все это дело надоело, и я ей говорю:
— Я тоже буду работу искать.
Она:
— Ты? Кому ты нужен-то?
Хорошо там Дэнни был, а то я бы ей врезал.
Пошел в бар на Биллет, чтобы ее не видеть, выпил малость. Потом пошел нанял няньку из нашего квартала. У нее таких четверо. Деньги-то хорошие, только четыре засранца — это шестнадцать подгузников в день.
Дэнни меня любит, я ему всегда гостинцы приношу, когда могу. Я его не брошу, как меня отец бросил.
Глава девятая
Я всем назначил в «Спортсмене» на Маркхаус. Сели наверху, там бар есть. Я там раньше на дискотеках девчонкам в туалете вставлял. Правда, на этот раз не до того было. За несколько дней со всеми связался, в понедельник в восемь все пришли.
Уэйн Сапсфорд пришел, как в участке отметился. Ему по правилам уже скоро надо домой было идти. Даррен Бордман — это который с рыбками, Шон Ловлесс, приятель школьный. Кевин Эллиотт был, который Шарон ребенка сделал. Элвис Литтлджон — по нему у нас все девки сохнут, Ленни Так на маленьком «лотосе», Марти Фишерман на «мерседесе», Дин Лонгмор. Каждый, чтобы сюда доехать, угнал по тачке на Квинс. Брендан Стритер был — этому удобно, напротив живет, Салим Батт — он, вообще, сейчас по компьютерам, но в субботу вечером любит молодость вспомнить. Потом еще подруги боевые: куда ж без них? Шарон я не взял: не хотел ее в это дело втягивать. Келли, ясное дело, тоже. Джули Сигрейв пришла — она вообще разборки любит. Шелли Розарио, она вечно за Элвисом бегает, потом Полетта Джеймс — она у нас спортсменка. Ничего, нормально бегает: она же меня еще тогда обогнала, когда на дюну лезли. Тина тоже явилась, хотя я отговаривал. Итого со мной пятнадцать человек.
Мы все в основном друг друга по школе знали или по молодежному центру в Лейтоне. Там не только мои друзья были. С половиной мы в свое время серьезные дела делали, половина друг с другом спали в свое время. Только все равно мы были все из одного района, нам надо было вместе держаться. Я знал: если они со мной — значит, бояться нечего. Даже девчонки пришли, так было нужно.
Мы раньше таких сходок никогда не устраивали, никто не знал, с чего начать. Для затравки сперли кто где несколько пузырей рому и с собой пронесли. Правда, культурно: в баре колу взяли, чтобы дешевками не выглядеть. Выпили, и я перешел к делу.
— Так, теперь все тихо!
Притихли. Некоторые, по крайней мере.
— Надо план составить.
— А что вообще за хрень? — это Джули Сигрейв влезла. — Взял позвонил, сказал, что насчет Винни,
