– Спрашивайте.
Монтальбано был здесь гостем, Валенте пришлось взять дело в свои руки.
– Вы его знали?
– Он явился ко мне дней десять назад. Знал, как меня зовут и чем я занимаюсь. Видите ли, в прошлом январе тунисская газета напечатала статью о нашей школе.
– Что он вам сказал?
– Что он журналист.
Валенте и Монтальбано переглянулись.
– Он хотел написать о жизни наших соотечественников в Мазаре. Но всем представлялся как простой рабочий. Хотел наняться на рыболовецкое судно. Я познакомил его со своим коллегой Эль Мадани. Это он направил Бена Дхааба к той синьоре, которая сдала ему жилье.
– Вы видели его потом?
– Конечно, несколько раз мы случайно сталкивались. Вместе оказались на празднике. Его здесь, как бы это сказать, очень хорошо приняли, как своего.
– Это вы устроили его на судно?
– Нет, не я. И не Эль Мадани.
– Кто оплатил похороны?
– Мы. На такой случай у нас отложено немного денег.
– Кто предоставил телевидению фотографию Бена Дхааба и сведения о нем?
– Я. Видите ли, на том празднике был фотограф. Бен Дхааб возражал, говорил, что не хочет фотографироваться. Но тот уже сделал снимок. Так что когда пришел репортер с телевидения, я отдал ему эту фотографию и рассказал то немногое, что узнал от самого Бена Дхааба.
Рахман стер пот со лба. Ему все больше становилось не по себе. Валенте, знавший толк в своем деле, молчал, давая ему созреть.
– Но вот что странно, – наконец решился Рахман.
Монтальбано и Валенте словно и не слышали его, погрузившись в свои мысли. Но они были начеку, как коты, которые притворяются спящими, а на самом деле не спускают с вас глаз.
– Вчера я звонил в Тунис, в газету, чтобы сообщить о его смерти и узнать, как распорядиться прахом. Главный редактор рассмеялся, когда я сказал, что Бен Дхааб погиб. Он сказал, что это глупая шутка, потому что Бен Дхааб в соседней комнате говорит по телефону. И бросил трубку.
– Это не мог быть однофамилец? – подсказал Валенте.
– Да нет же! Он мне ясно сказал, что его послала газета. Выходит, солгал.
– Вы не знаете, у него были родственники на Сицилии? – впервые вмешался Монтальбано.
– Не знаю, об этом речь не заходила. Если бы у него кто-то здесь был, он не пришел бы ко мне.
Валенте и Монтальбано то и дело советовались друг с другом, обмениваясь взглядом. Комиссар, не нарушая молчания, подал приятелю знак «пли!».
– Вам о чем-нибудь говорит имя Ахмед Муса?
Результат превзошел все ожидания: выстрел произвел эффект разорвавшейся бомбы. Рахман вскочил со стула и снова упал на него, сраженный.
– При… при… при чем тут Ахмед Муса? – запинаясь, выдавил из себя учитель.
– Извините наше неведение, – продолжал Валенте невозмутимо. – Но кто этот господин и почему его имя приводит вас в ужас?
– Это террорист. Он… убийца. Страшный человек. Но… при чем он тут?
– У нас есть основания полагать, что настоящее имя Бена Дхааба – Ахмед Муса.
– Мне дурно, – еле выговорил учитель слабым голосом.
Из рассказа совершенно подавленного Рахмана они узнали, что имя Ахмеда Мусы произносится шепотом, а внешность практически неизвестна. Некоторое время назад он создал вооруженную группу отчаянных головорезов. Их дебют состоялся три года назад и был незабываем – они взорвали кинозал, где показывали французские мультики для детей. Больше всех повезло тем зрителям, которые скончались на месте: десятки на всю жизнь остались слепыми, безрукими калеками. Национализм, который исповедовали террористы, был настолько абсолютным, что казался чистой абстракцией. Даже самые непримиримые фундаменталисты поглядывали на Мусу и его людей с опаской. Он располагал почти неограниченным количеством денег, источник которых никому не был известен. Правительство назначило большую награду за голову Ахмеда Мусы. Больше ничего Рахман не знал. От одной мысли о том, что он так или иначе помог террористу, его трясло, как в жестоком приступе малярии.
– Но вас ввели в заблуждение, – попытался утешить его Монтальбано.
– Если вы опасаетесь последствий, – добавил Валенте, – мы можем засвидетельствовать вашу порядочность.
Рахман повесил голову. Он объяснил, что это даже не страх, а ужас. Ужас оттого, что жизнь, пусть ненадолго, свела его с хладнокровным убийцей детей, невинных созданий.
Его успокоили, как могли, и отпустили, предупредив, чтобы не проговорился об этом разговоре даже другу и коллеге Эль Мадани. Если он понадобится, ему позвонят.
– Хоть ночью. Не стесняйтесь, – заверил учитель, от волнения с трудом справляясь с итальянским.
Прежде чем обсудить все, что им удалось узнать, они попросили принести им кофе и выпили его не торопясь, в глубоком молчании.
– Ясно, что он вышел в море не ради острых ощущений, – наконец заговорил Валенте.
– И быть застреленным не входило в его планы.
– Надо узнать, что говорит по этому поводу капитан судна.
– Хочешь вызвать его сюда?
– А почему бы нет?
– Он повторит слово в слово то, что сказал Ауджелло. Лучше бы порасспрашивать, что люди об этом думают. Слово за слово, может, выясним что-то еще.
– Поручу это Томазино.
Монтальбано скривился. От заместителя Валенте его коробило, но конкретных оснований не доверять Томазино у него не было.
– Он тебе не нравится?
– Мне? Это тебе он должен нравиться. Это твои люди, ты их знаешь лучше, чем я.
– Хватит, Монтальбано, не ломайся.
– Ладно. По-моему, не очень-то он подходит. Он с таким видом будет с людьми говорить, будто пришел выбивать налоги. Кто станет с таким откровенничать?
– Ты прав. Поручу это Триподи, он парень смышленый, расторопный, да и отец у него рыбак.
– Вопрос в том, что именно произошло в ту ночь, когда их судно нарвалось на патрульный катер. Как ни крути, что-то здесь не сходится.
– То есть?
– О том, как он попал на борт, пока говорить не будем. Ахмед вышел в море с определенной целью, нам также пока не известной. И вот я думаю: знали ли о ней капитан и экипаж? И узнали ли они до того, как вышли из порта, или позже? Мне кажется, что он все с ними обговорил, – хотя я точно не знаю, когда. И все были согласны, иначе бы повернули обратно и высадили его на берег.
– Он мог их принудить, угрожая оружием.
– В таком случае или в Вигате, или уже в Мазаре они бы рассказали, что с ними произошло. Им бы нечего было терять.
– Верно.
– Дальше. Если исключить предположение, что Ахмед жаждал быть застреленным в родных территориальных водах, то у меня остаются две гипотезы. Во-первых, он, возможно, хотел ночью незаметно высадиться на тунисский берег в безлюдном месте. Во-вторых, он, может быть, отправился на какую-то явку в открытом море, хотел лично с кем-то встретиться.
