С душераздирающим ревом сыночек убежал в другую комнату.
– Все его отец виноват, таскает ему эти игрушки! Самого-то целыми днями нет, ему плевать, а я тут мучайся с этим чертенком! А вам чего надо?
– Я комиссар Монтальбано. Сегодня утром к вам не заходил случайно синьор Лапекора?
– Лапекора? К нам? А что ему тут делать?
– Это я у вас спрашиваю.
– Я с Лапекорой была едва знакома, так, здрасьте – до свидания, больше ничего.
– Может быть, ваш муж…
– Мой муж с Лапекорой не разговаривал. Да и когда ему? Дома он не появляется, ему все до лампочки.
– Где ваш муж?
– Сами видите, не дома.
– Да, но где он работает?
– В порту. На рыбном рынке. Уходит в полпятого утра и возвращается в восемь вечера. Мы его, считай, не видим.
Милая женщина эта синьора Гулотта!
На двери третьей, и последней, квартиры на этаже висела табличка «Пиччирилло». Открыла женщина лет пятидесяти. Она казалась взволнованной, нервничала.
– Что вы хотели?
– Я комиссар Монтальбано.
Женщина потупила взор.
– Мы ничего не знаем.
Монтальбано почуял неладное. Не к этой ли женщине Лапекора поднимался на этаж?
– Разрешите пройти. Я все равно должен задать вам несколько вопросов.
Синьора Пиччирилло опасливо посторонилась, пропуская его в небольшую уютную гостиную.
– Ваш муж дома?
– Вдова я. Живу с дочерью, Луиджиной. Она у меня в девках ходит, не замужем то есть.
– Позовите ее, если она дома.
– Луиджина!
Появилась девушка чуть постарше двадцати, в джинсах. Миловидная, но очень бледная, сильно чем- то напуганная.
Жареным запахло еще сильнее, и комиссар решил перейти в решительное наступление.
– Синьор Лапекора приходил к вам. Чего он хотел?
– Нет! – почти прокричала Луиджина.
– Клянусь всеми святыми! – поддержала ее мать.
– Какие у вас были отношения с синьором Лапекорой?
– В лицо его знала, – сказала синьора Пиччирилло.
– Мы не сделали ничего дурного, – заныла Луиджина.
– Слушайте меня внимательно: если вы не сделали ничего дурного, вам не должно быть ни стыдно, ни страшно. Есть свидетель, который утверждает, что синьор Лапекора был на шестом этаже, когда…
– Что вы к нам-то привязались? На этой лестничной клетке живут еще две семьи…
– Хватит! – оборвала ее Луиджина почти в истерике. – Хватит, мама! Расскажи ему все! Расскажи!
– Ну ладно. Утром дочка собралась в парикмахерскую. Вызвала она лифт, тот сразу пришел. Видать, стоял этажом ниже, на пятом.
– В котором часу?
– Где-то в пять минут девятого. Она открыла дверь и видит на полу синьора Лапекору. Я с ней была, зашла в лифт. Лапекора был будто пьяный, рядом непочатая бутылка вина валялась. И потом, он как будто… сходил под себя. Дочери противно стало. Закрыла она дверь и решила идти пешком. И тут лифт поехал, кто-то снизу его вызвал. У дочки слабый желудок, нас обеих затошнило. Луиджина зашла в дом, чтобы хоть умыться, и я за ней. Не прошло и пяти минут, как пришла синьора Гулотта и говорит нам, что бедный синьор Лапекора был не пьяный, а мертвый! Вот и все.
– Нет, – возразил Монтальбано, – это не все.
– С чего вы взяли? Я вам всю правду сказала! – возмутилась синьора Пиччирилло.
– Правда чуть-чуть другая, более неприглядная. Вы обе сразу поняли, что этот человек мертв. Но ничего не сказали, сделали вид, что даже не видели его. Почему?
– Не хотели, чтобы о нас языками чесали, – призналась синьора Пиччирилло. Вдруг у нее открылось второе дыхание, и она закричала истерически: – Мы приличные люди!
И эти приличные люди позволили обнаружить труп кому-то другому, может быть, менее приличному? А если бы Лапекора был еще жив? Они наплевали на него, чтобы уберечься… От чего? От чего уберечься? Выходя, комиссар хлопнул дверью. Перед ним оказался Фацио, подоспевший на помощь.
– Я тут, комиссар, если вам что нужно…
Ему в голову пришла одна мысль.
– Да, нужно. Зайди вот в эту квартиру, там две женщины, мать и дочь. Неоказание помощи. Отвези их в комиссариат, и пусть будет как можно больше шуму. Чтобы все в доме думали, что их арестовали. Потом я приеду – и мы их отпустим.
Бухгалтер по фамилии Куликкья, живший в первой квартире на пятом этаже, едва открыв комиссару, оттеснил его подальше от двери.
– Моя жена не должна нас слышать, – сказал он, прикрывая за собой дверь.
– Я комиссар…
– Да знаю я, знаю. Вы принесли мне бутылку?
– Какую бутылку? – Монтальбано удивленно разглядывал поджарого шестидесятилетнего мужчину, принявшего конспиративный вид.
– Ту бутылку, что лежала возле трупа, ну, бутылку белого Корво.
– Она не принадлежала синьору Лапекоре?
– Да нет же! Она моя!
– Извините, я не понял, объясните подробнее.
– Сегодня утром я пошел за покупками, потом вернулся, открыл лифт. Внутри был Лапекора, мертвый. Я сразу смекнул.
– Вы вызывали лифт?
– А зачем? Он и так был на первом этаже.
– И что вы сделали?
– А что мне было делать, сынок? У меня покалечена левая нога и правая рука. В меня американцы стреляли. В каждой руке у меня было по четыре сумки, как бы я с ними так по лестнице забрался?
– То есть вы хотите сказать, что поехали в лифте с трупом?
– Пришлось! Только вот когда лифт приехал на мой этаж – кстати, и покойник тут жил, – так тут бутылка из пакета-то и выпала. Тогда я так поступил: открыл свою дверь, занес внутрь сумки и вернулся за бутылкой. Но только не поспел, потому что лифт уже кто-то вызвал этажом выше.
– Как так? Дверь же была открыта!
– Нет, синьор. Как назло, я ее закрыл, голова моя садовая! В моем возрасте котелок уже не так хорошо варит. Я уж и не знал, что делать: если жена узнает, что я потерял бутылку, она меня живьем сожрет. Поверьте мне, комиссар. Эта женщина на все способна.
– Расскажите, что случилось потом.
– Лифт снова у меня перед носом проехал и остановился на первом этаже. Тогда я потихоньку стал спускаться, а когда со своей ногой доковылял донизу, там оказался охранник, который никого не подпускал к лифту. Я ему сказал про бутылку, и он мне обещал все донести властям. Вы ведь власти?
– В каком-то смысле.
