счастью, все обошлось благополучно, но это была авантюра, и это я вам хочу сказать со всей прямотой. А теперь я вас слушаю.
Монтальбано оглядел пальцы левой руки, как будто они отросли у него внезапно и он не знал, для чего они нужны.
– Что такое? – спросил терпеливо начальник полиции.
– То, что все это враки, – выкрикнул Монтальбано. – Не было там никакой случайной встречи, я пришел к Тано, потому что он хотел меня видеть. И на этом свидании мы с ним сговорились.
Начальник полиции прикрыл рукой глаза.
– Вы сговорились?
– На все сто процентов.
И раз уж начал, выложил ему все, от звонка Джедже до устройства спектакля с задержанием.
– У вас что-нибудь еще? – спросил под конец начальник полиции.
– Да. Раз уж дело обстоит таким образом, я не заслуживаю никакого повышения до заместителя начальника полиции. Если б меня повысили, это было бы за вранье, за неправду.
– Это предоставьте решать мне, – сказал резко собеседник.
Он поднялся, заложил руки за спину, некоторое время постоял в задумчивости. Потом надумал и обернулся:
– Давайте сделаем так. Напишите мне два отчета.
– Два?! – воскликнул Монтальбано, думая о том, как трудно ему обычно давалось любое писание.
– Не спорьте, пожалуйста. Поддельный я буду держать на видном месте для неизбежной «наседки», которая уж позаботится о том, чтоб передать его журналистам или мафии. А настоящий я закрою в сейфе.
Начальник полиции улыбнулся:
– А что до повышения, которое, как мне кажется, больше всего вас пугает, приходите в пятницу вечером ко мне, мы потолкуем об этом на досуге. Знаете, моя жена изобрела какой-то потрясающий специальный соус к рыбе.
Кавалер Джерландо Мизурака, проживший на свете восемьдесят четыре года, за которые он не утратил своей воинственности, оказался верен себе и закусил удила, как только комиссар успел произнести: «Алло!»
– Кто этот идиот, что сидит у вас на телефоне?
– А что он такое сделал?
– Фамилии моей не разобрал! Не помещалось в его куриную головенку! Бизурата меня назвал, как слабительное!
Помолчал с подозрением, тон изменился:
– Вы мне можете поручиться честью, что речь идет всего лишь о несчастном идиоте?
Монтальбано представил себе Катареллу, и ответ его прозвучал очень убедительно:
– Я ручаюсь. Но зачем вам ручательства, скажите пожалуйста?
– Затем, что, если у него, наоборот, было намерение поднять на смех меня или же то, что я представляю, через пять минут я появлюсь в комиссариате и разобью ему морду, как Бог свят!
«Но что же представляет кавалер Мизурака?» – спросил себя Монтальбано, меж тем как его собеседник продолжал угрожать всякими ужасами. Ничего, абсолютно ничего в отношении, как бы это сказать, официальном. Чиновник мэрии, давно уже на пенсии, он не занимал ни в недавнем, ни в более отдаленном прошлом никаких государственных должностей, в своей партии он состоял рядовым членом. Человек безупречно честный, он жил только что не в бедности, даже во времена Муссолини не пожелав воспользоваться своим положением, и всегда оставался, как тогда говорили, верным исполнителем. Начиная с тридцать пятого, он прошел все войны и оказывался в гуще самых жестоких сражений, ни одного не пропустив, словно он был вездесущим, – от Гвадалахары в Испании до Вир эль Гоби в северной Африке, не миновав Аксума в Эфиопии. Потом плен в Техасе, отказ сотрудничать и как следствие – заключение более суровое, на хлебе и воде. Представлял он, следовательно, – подытожил Монтальбано, – историческую память об исторических ошибках, это несомненно, но пережитых им с искренней верой и оплаченных дорогой ценой: в числе ран, довольно тяжелых, была одна, что заставляла его припадать на левую ногу.
– А вы, если б у вас оказалась такая возможность, пошли бы воевать в Сало вместе с немцами и Социальной республикой? [9] – огорошил он однажды внезапным вопросом Монтальбано, который по-своему любил его. Да, потому что в гигантском коловращении взяткодателей, взяткобрателей, вымогателей, получателей конвертиков с вложениями, округлителей зарплат, обманщиков, воров, лжесвидетелей, к которым ежедневно добавлялась все новые, комиссар с некоторых пор начал питать теплые чувства к людям, которых он знал за неисправимо порядочных.
Он видел, что, задавая вопрос, старик словно обессилел, морщин на лице стало больше, а взгляд затуманился. Тогда он понял, что этот же самый вопрос Мизурака задавал себе тысячу раз и так не смог найти ответа, а потому, наверно, не стал вырывать его из комиссара.
– Алло! Вы еще здесь? – спросил раздраженный голос Мизураки.
– Говорите, кавалер.
– Мне припомнилась позже одна вещь, потому-то я о ней не сказал, когда приходил давать показания.
– Кавалер, у меня нет никаких оснований в этом сомневаться. Я вас слушаю.
