радасть и утишенье. Бригадир гаварил штоп вас диржать на фсём лехкам. Аделина». Записка домработницы лежала на кухонном столе, и Монтальбано поспешил проверить, что именно его прислуга имела в виду под «легким»: там были две свежайшие трески, которые следовало приправить оливковым маслом и лимоном. Он выдернул из розетки телефон, ему хотелось заново привыкать к своему дому в покое. Было много почты, но он не распечатал ни одного письма и не просмотрел ни одной открытки. Поев, комиссар лег.
Перед тем как задремать, он подумал: раз врачи заверяли его, что он полностью восстановит свои силы, почему хандра давила ему горло?
Первые десять минут за рулем он волновался и был сосредоточен больше на ощущениях в своем боку, чем на дороге. Потом, видя, что хорошо переносит сильную тряску, прибавил скорость, пересек Вигату, выехал на шоссе, идущее в Монтелузу, на развилке у Монтаперто повернул налево, через несколько километров срулил на грунтовую дорожку и оказался на небольшой полянке, где высился деревенский дом. Вышел из машины. Марианнина, сестра Джедже, которая когда-то была их школьной учительницей, сидела на соломенном стуле у двери и чинила кошелку. Завидев комиссара, тотчас поднялась ему навстречу.
– Сальву, я так и чуяла, что ты ко мне заглянешь.
– К вам – это первый мой выход после больницы, – сказал Монтальбано, обнимая ее. [24]
Бедная Марианнина принялась тихонько плакать, беззвучно роняя слезы, и у Монтальбано увлажнились глаза.
– Возьми вот стул себе, – сказала Марианнина.
Монтальбано уселся рядом с ней, а она взяла его руку и погладила.
– Мучился он?
– Нет. Я понял, когда еще шла перестрелка, что Джедже уложили на месте. Потом мне это подтвердили. Думаю, он и не понял даже, что произошло.
– А правда это, что ты убил того, который убил Джедже?
– Так точно.
– Где он теперь ни есть, Джедже будет доволен.
Марианнина вздохнула, стиснула крепче руку комиссара:
– Джедже тебя ой как любил, как душу.
«Meu amigo de alma», – пронеслось в голове Монтальбано заглавие. [25]
– И я тоже, – сказал он.
– Помнишь ты, какой он был бандит?
Бандит, скверный мальчишка, бедокур. Потому что Марианнина явно имела в виду не последние годы и проблематичные отношения Джедже с законом, а времена более давние, когда ее младший братишка был еще ребенком – сорванцом и разбойником. Монтальбано улыбнулся:
– Вы помните, как он запустил петарду в медный котел, который лудил мастер, и с тем от взрыва родимчик приключился?
– А как в тот раз, что он вылил аж полную чернильницу чернил учительнице Лонго в сумочку?
Часа два проговорили они о Джедже и о его подвигах, неизменно касаясь эпизодов, которые относились максимум к подростковому возрасту.
– Поздно уже, я пойду, – сказал Монтальбано.
– Я б тебя пригласила остаться ужинать со мной, но еда у меня всё такая, для тебя, может, тяжелая слишком.
– Что у вас?
– Улитки в томате.
Это были те маленькие светло-коричневые улитки, что, когда засыпают на зиму, пускают жидкость, которая, затвердевая, превращается в тонкий белый слой и нужна, чтоб закрыть, закупорить отверстие раковины. Первым побуждением Монтальбано было с отвращением отказаться. До каких же пор будет преследовать его это наваждение? Потом, отбросив эмоции, он решил принять приглашение, бросив двойной вызов – и утробе, и психике. При виде тарелки, которая издавала тончайший запах цвета охры, он должен был сделать над собой усилие, но, когда он извлек булавкой первую улитку и попробовал, вдруг наступило освобождение: когда наваждение исчезнет, а меланхолия будет изгнана, не может того быть, чтоб и живот тоже не приспособился.
В управлении его задушили в объятиях, Торторелла даже смахнул слезинку.
– Уж мне-то знакомо, каково после возвращаться, когда тебя ранили!
– Где Ауджелло?
– В своем, вашем то ись, кабинете, – сказал Катарелла.
Комиссар открыл дверь, не постучав, и Мими, вскочив со стула за письменным столом, как если б его поймали с поличным, покраснел.
– Я тут у тебя ничего не трогал. Это только потому, что отсюда, знаешь, телефон…
– Правильно сделал, Мими, – отрезал Монтальбано, подавляя возникшее у него желание надавать пинков под зад тому, кто посмел усесться на его стул.
– Я сегодня же собирался зайти к тебе домой, – сказал Ауджелло.
– Зачем это?
