Рот его кривится в улыбке, которая могла бы выглядеть иронической, если бы не глаза — слишком теплые и серьезные.
И Рене, все еще во власти этого новообретенного чувства свободы, рассмеялась и выдохнула:
—Жить!
Только тут, от какого-то раздавшегося поблизости звука, она вспомнила, что вокруг люди, которые, наверное, заметили... наверняка заметили, как он целовал ее! Она испуганно оглянулась и скользнула за столик, протиснувшись в самый дальний угол диванчика.
Забавно, она совсем не умела целоваться. Тед знавал пятнадцатилетних девчонок, которые делали это лучше, и уж конечно не так смущались и краснели. И все-таки... он был бы не против повторить все сначала.
Усевшись, он потянул к себе миску с устрицами, вспомнил слова тетки и воровато покосился в сторону стойки — наверняка все видела! Ну и наплевать!
Рене по-прежнему сидела в уголке и, когда он взглянул на нее, неуверенно, почти жалобно улыбнулась. Почему-то ему никак не удавалось воспринимать ее как взрослую двадцатипятилетнюю женщину. Девчонка... такая же, какой была, когда он ее впервые встретил. Инопланетянка...
— Ты чего не ешь ничего?
— Спасибо, я... сейчас буду
Она принялась было за полуостывшую картошку, но отвлеклась, наблюдая, как Тед ел устрицы: прямо руками, совершенно не по правилам, и так вкусно и аппетитно, что ей тоже захотелось попробовать. Он брал устрицу, капал на нее лимоном — и съедал все это, высасывая прямо из раковины. Иногда отщипывал куски от длинного батона, совал в рот, запивал вином — и тянул руку к следующей раковине.
Наверное, она следила за его действиями очень красноречиво, потому что вместо того, чтобы высосать очередную устрицу, Тед внезапно протянул ее ей, подсунув к самому рту.
— Ам!
Рене зажмурилась и осторожно, стараясь не хлюпнуть, слизнула с раковины все, что в ней было.
— Давай! — Тед придвинул миску поближе к ней. — Пока я все не съел!
И от его улыбки снова стало весело и легко и показалось, что это самое правильное: есть именно так, наперегонки с ним, и слушать музыку, и не думать о том, как она выглядит со стороны. И куда важнее стало то, что он рассмеялся и кивнул, увидев, как у нее хорошо получается, и пододвинул ей самую большую и вкусную устрицу.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Когда они вышли на улицу, дождь лил уже всерьез, косыми зарядами, и по мостовой текли струи воды. Прохожих на улице почти не было, лишь вывески продолжали ярко светить, отражаясь в падающих каплях цветными вспышками, похожими на праздничный фейерверк.
Тед еще раз мысленно обругал Жувена — сейчас машина оказалась бы очень кстати. Впрочем, Жувен наверняка уже пригнал ее к конторе, всего в нескольких кварталах отсюда.
— Хочешь, вернись, подожди внутри — а я сбегаю за машиной?
Рене замотала головой, но покорно подставилась, когда он начал приводить ее в порядок: застегнул куртку доверху и подтянул завязки капюшона, чтобы внутрь не поддувал холодный ветер.
— Если ты пойдешь со мной, ты можешь замерзнуть...
— Ты теплый.
Она сказала не думая — то, что чувствовала. Тед стоял совсем рядом, и тепло его тела ощущалось даже сквозь одежду — но главным было не это, а его теплый взгляд, улыбка, смех...
Доверчиво запрокинутое лицо Рене было слишком близко, чтобы стоило искать какой-то другой ответ на ее слова — и он поцеловал ее, сначала легонько, давая возможность сказать какую-нибудь глупость вроде «Не надо», потом по-настоящему, неспешным долгим поцелуем, прижимая к себе все сильнее и сильнее и чувствуя ее восхитительно неумелый отклик.
Отпустил, хотел погладить по зажмуренному лицу, но вовремя вспомнил, что пальцы у него совсем холодные. Дождался, пока она откроет глаза, и улыбнулся, потому что в них было удивление — и наивная детская радость.
— Ну, пойдем?!
Они шли через пустой, залитый водой город, и Рене казалось, что сверкающие разноцветными огнями капли — это праздничный салют в ее честь.
Когда дождь становился сильнее, они забивались в какой-нибудь подъезд, и Тед целовал ее, пытался губами ловить капли, текущие по ее лицу, и смеялся. От него пахло мокрой шерстью, сигаретами, вином — всем вместе, и губы были нежными и горячими, и она тянулась к ним, стараясь не упустить ни одного мгновения, потому что ничего подобного в ее жизни еще не было.
Постепенно переходы становились все короче, а остановки — все длиннее, и это было похоже на полет во сне, где можно ничего не бояться и ни о чем не думать — ни о чем, кроме одного: понравится ему этот подъезд или придется ждать следующего?
И когда они свернули в какую-то улочку, и он вдруг сказал:
— Ну вот, пришли! — Рене огорчилась, что все так внезапно кончилось.
Машина была на месте — слава богу, Жувен не обманул.
Руки дрожали, и Тед знал, что дело не в холоде. До дома еще минут десять — целая вечность — и тогда можно будет стащить с нее куртку и погладить пушистый ежик, и поцеловать маленькое ушко... Он чуть не застонал и резко рванул с места.
На повороте мельком взглянул на Рене. Она смотрела прямо перед собой, и по лицу ее метались отблески от проносящихся мимо вывесок и фонарей. Свет — тьма, красное — белое...
Ей казалось, что она раскачивается на гигантских качелях. Голова кружилась, сердце лихорадочно билось, и было никак не вспомнить, как полагается нормально дышать.
Страх — радость — удивление — и снова страх... И горячая волна, словно кто-то взял и погладил ее изнутри, когда Тед, не глядя, нашарил ее руку и положил себе на колено, горячее и жесткое.
Они подъехали к дому и молча поднялись на пятый этаж. Вместо того чтобы войти в квартиру, Тед вдруг остановился, опираясь ладонью о дверь над головой Рене и глядя на нее сверху вниз.
— Я могу сейчас уйти, если... если ты хочешь, чтобы я ушел...
«Потому что если ты не скажешь, чтобы я ушел, то через час... раньше... ты окажешься со мной в постели. Потому что я схожу по тебе с ума. Потому что... Пожалуйста, Рене, пожалуйста...»
Ее душа снова качнулась на гигантских качелях. Он уйдет и не надо ничего решать... и не будет так страшно. Он уйдет — и станет пусто и холодно, и не будет так биться сердце...
Она замотала головой, не отрывая глаз от его лица.
— Не уходи, — попыталась улыбнуться, — пожалуйста... «Потому что если ты уйдешь, я снова останусь одна – со своим страхом. Потому что ты заставляешь меня смеяться и радоваться в самые неподходящие моменты и смотришь на меня так, словно я что-то значу. Потому что я не хочу, чтобы ты уходил...»
Он обнял ее одной рукой, другой нащупывая замок, приподнял и внес в квартиру, прижимая к себе и почти не чувствуя веса худенького тела. Поставил на пол и принялся целовать, как сумасшедший, уговаривая себя, что не надо так торопиться — и чувствуя, как она дрожит и тянется к нему, привставая на цыпочки. На миг оторвался от нее, чтобы снять куртку — Рене неловко завозилась, тоже пытаясь расстегнуться.
Не в силах дождаться, пока она сделает это сама, Тед перехватил тоненькую холодную ладошку и поцеловал, еще и еще, согревая своими губами, своим дыханием. Покосился на Рене и чуть не рассмеялся — с таким любопытством она следила за тем, что он делает.
Страха не было — лишь безмерное удивление. Что ей уже почти двадцать пять лет, и она до сих пор
