не знала, что
— Рене... — Больше слов не было — только ее имя, которое сейчас значило для него больше, чем любые другие слова. —Рене, Рене...
Внезапно он вспомнил, что она наверняка промокла и замерзла, хотел нагнуться, чтобы разуть ее — и не выдержал, прижался лицом к груди, потерся, даже заурчал, как кот. Почувствовал под одеждой катившийся тверденьким шариком сосок и прямо сквозь свитер прильнул к нему ртом.
Рене задрожала и вцепилась ему в плечи, запрокидывая голову, подставляя шею — и губы переметнулись туда, не в силах отклонить это приглашение. Кожа на шее была нежной-нежной, от нее пахло какими-то цветами, и живым родничком под губами билась тоненькая незаметная жилка.
В какую-то короткую секунду просветления Тед понял, что стенка в прихожей — не самое лучшее место... по крайней мере, для первого раза. Глубоко вздохнул и заставил себя остановиться, хотя руки уже шарили под ее свитером, пытаясь залезть еще и под футболку.
Рене стояла зажмурившись, словно прислушиваясь к чему-то. Он погладил по щеке, легонько, одним пальцем очертив линию подбородка — и глаза открылись, уставившись на него. В них было столько требовательного удивления: ну почему он перестал?! — что Тед рассмеялся.
— Сейчас...
Джинсы внизу, почти до колен, у нее были мокрые, кроссовки — тоже, и шнурки никак не желали развязываться. Ноги оказались тоже мокрые, застывшие, с зябко поджатыми пальчиками. Еще не хватало, чтобы завтра у адвоката она хлюпала носом!
— Ну-ка, поехали! — Он подхватит ее и потащил в спальню. По крайней мере, неплохой повод побыстрее оказаться там...
Рене пугливо притаилась в его руках — такая легонькая, что у него защемило сердце. Сумасшедший приступ желания схлынул, и остались нежность и потребность защитить ее от чего угодно, даже от себя самого, если это может причинить ей боль.
Он поставил ее около кровати и бережно притянул к себе, поглаживая по пушистенькому ежику.
— Рене, послушай, я... я все еще могу уйти... И я не обижусь.
«Подумай еще раз. Я не хочу, чтобы ты потом жалела...» Ее лицо испуганно взметнулось вверх.
— Ты хочешь уйти?
«Я очень тощая и костлявая, да?»
— Нет.
Медленно, боясь напугать, он начал раздевать ее, с каждым мгновением все отчетливее понимая, что она не боится — совсем не боится! — и это было частью того чуда, которое называлось Рене.
Она испугалась лишь на мгновение, когда Тед стащил с нее свитер — под тоненькой футболочкой слишком хорошо было заметно, как некрасиво выпирают у нее лопатки. А потом страх куда-то исчез, потому что он погладил ее теплой ладонью по спине, по этим самым лопаткам, и снова стал целовать.
Рене даже не поняла, как получилось, что они уже лежат, и не надо больше думать о том, чтобы заставить слушаться подгибающиеся ноги. Тед старался не раздавить ее и опирался на локоть, но все равно был тяжелый, большой и горячий. Частые удары его сердца отдавались у нее в груди, его губы скользили по ее шее, а рука нетерпеливо дергала за край футболки, пытаясь залезть под нее — и Рене повернулась, чтобы ему было удобнее.
— Рене... — больше он не говорил ничего, только повторял ее имя — вновь и вновь, словно заклинание, — Рене...
Господи, ну какой идиот мог думать, что у нее слишком маленькая грудь? Шелковистая, нежная, упругая, с тверденьким торчащим соском, она ловко разместилась в ладони, словно специально созданная именно для него, для его рук и губ. Он припал к ней открытым ртом, захватив вершинку; переметнулся на другую, снова на первую, потерся лицом об обе сразу и даже рассмеялся — с такой готовностью Рене подалась навстречу.
От нее пахло цветами, и кожа под его губами была нежной и солоноватой. От каждого, самого легкого прикосновения его языка Рене вздрагивала и, кажется, сама того не замечая, сильнее вцеплялась в его плечи, царапая острыми коготками.
Слегка отстранившись, Тед окинул ее взглядом. На ней оставались только беленькие кружевные трусики, и кожа влажно блестела. Она была красивее, чем он помнил и представлял: длинные стройные ноги, темные волосы, просвечивающиеся сквозь кружево, чуть впалый живот, грудь, налившаяся и порозовевшая от его ласки — и выражение томительного ожидания на лице.
Он накрыл ладонью грудь, легонько сжал, потеребив пальцами сосок, услышал нетерпеливый вздох — и снова заскользил губами по шее, пока не добрался до ушка, смешно торчавшего из-под седых прядок.
Поцелуи стали медленными и долгими. Тед обводил ухо языком, втягивал в себя, покусывал мочку, а рука, до сих пор лежавшая на груди, спустилась ниже... еще ниже... погладила живот и решительно нырнула под резинку трусиков.
Рене ахнула и зажмурилась, вздрагивая. Внутри нее что-то сильно, почти болезненно задрожало, отзываясь на его прикосновения, и внезапно она почувствовала — глубоко, в себе — его пальцы! Ее бедра сами раздвинулись и приподнялись навстречу, а пальцы поглаживали, скользили, ласкали, и от каждого их движения она всхлипывала и корчилась, словно выплясывая какой-то немыслимый танец.
Потом он куда-то исчез — и она открыла глаза, ничего не видя перед собой от выступивших слез.
— Пожалуйста!.. — она не знала сама, о чем просит, но Тед, очевидно, понимал это лучше нее, потому что снова оказался рядом и отозвался:
— Сейчас! — попытался стащить с нее трусики, и Рене приподнялась, помогая ему. — Сейчас...
Он вошел в нее — и замер у самого входа, боясь оказаться слишком большим для нее. Медленно двинулся дальше и почувствовал, как она нетерпеливо дернулась ему навстречу.
Это было последней каплей: он рванулся вперед, глубоко, до самого конца — и внезапно с восторгом ощутил, как Рене забилась под ним, запрокинув голову, вцепившись ему в плечи и выкрикивая что-то бессвязное.
Она не знала, что так бывает... что так может быть с ней! Все то, что она читала или слышала, не могло описать этот взрыв внутри: боль, жар, радость, судорога, пронзившая ее до самых кончиков пальцев, свет, вспыхнувший перед плотно закрытыми глазами — и волны наслаждения, бьющие изнутри и сотрясающие напряженное выгнутое тело...
Тед сам не понимал, как сумел пройти через эту бурю и дождаться конца — так и не разрядившись, все еще в ней. Героический подвиг, о котором — увы! — он никогда и никому не сможет рассказать...
Лишь почувствовав, что Рене уже приходит в себя, он подул на капельки пота, украсившие ее лоб, легонько поцеловал в зажмуренный глаз и шепотом спросил:
— Эй, ну как ты там?
Глаза медленно открылись, удивленные, все еще затуманенные пережитым наслаждением.
Только через несколько секунд Рене вспомнила, где она и что произошло. Тед был по-прежнему рядом, смотрел на нее сверху и улыбался — весело, отчаянно, с какой-то непонятной гордостью. Она шевельнулась и лишь теперь поняла, что странное ощущение жара и наполненности возникает оттого, что его член, жесткий и напряженный, до сих пор в ней! Поняла — и испугалась, потому что все то плохое, что она знала про себя, оказывалось правдой. И удивилась, потому что Тед, кажется, совсем не сердился...
Он рассмеялся хриплым задыхающимся смешком, сказал:
— Поехали! — и начал двигаться сильными мощными толчками, медленно и ритмично... потом чуть быстрее... И снова: —Рене, — и губы, жадно впившиеся в шею, и шепот, щекочущий над ухом: — Рене...
И, несмотря на испуг, она с ужасом и восторгом почувствовала, что внутри нее опять все дрожит, и горячая волна уже близко, рядом...
Слова вырвались сами — Рене лишь услышала их, словно со стороны:
— Еще... пожалуйста, еще! Быстрее!
Она не знала, что Тед умеет двигаться так быстро, что кто-нибудь так умеет — в три... в десять... в сто раз быстрее — как машина, но ни одна машина не смогла бы выдержать этого сумасшедшего темпа.
Его лицо исказилось, как от боли, но, схватив ее за ягодицы и впившись в них жесткими пальцами, он
