Аркадий Гайдар. Мишень для газетных киллеров

Солоухин писал о преступлениях Голикова на Тамбовщине, но документов о Тамбовщине даже не держал в руках.

Солоухин с 1991 года писал, что Голиков занимался «геноцидом хакасского народа». Но при этом Владимир Алексеевич сам убедился — документов такого рода в абаканском архиве не существует.

Наконец Солоухин сослался на свидетеля. Но самая поверхностная проверка показала: свидетель мертв. Ни подтвердить, ни опровергнуть он ничего не может.

Так говорил ли Кильчичаков хоть что-нибудь? У меня крепло ощущение, что ссылка на Кильчичакова — это еще не вся ложь, а только ее верхушка. Где-то в подвалах моей памяти просыпалось почти стершееся воспоминание, будто нечто похожее я уже где-то читал.

Сейчас мы, чаще или реже, но заглядываем в Интернет, заказываем темы наших поисков и уже не удивляемся, когда на экране возникает ответ.

В начале 1990-х годов еще не было Интернета. А у меня еще не было компьютера. Я писал на красной югославской машинке, которую храню до сих пор. Но с детства я был неравнодушен к разным мозговым технологиям. Очень мне нравилась подсказка, в юности найденная в пособии по йоге: нашему мозгу можно давать задания. Лучше с вечера. К утру подсознание способно подготовить ответ.

Я поручил мозгу вспомнить, откуда я мог знать историю про выстрелы в затылок.

Первый ответ меня обескуражил. Подсознание ответило: «Короленко». Я всегда высоко ценил Владимира Галактионовича, но читал его, стыжусь, мало. А в последнее время, помню точно, не читал совсем. Вычитать у Короленко про расстрелы в затылок я не мог.

Я повторил свое задание мозгу. Он ответил: «Солоухин».

Я на свое подсознание даже обиделся. Оно возвращало меня к тому, в чем я просил помочь разобраться: к 16 заложникам, будто бы расстрелянным Голиковым, о чем написал Солоухин.

Для меня мое подсознание — живое существо, с которым, случается, я иногда вступаю в диалог. И я ему попенял, что оно стало как бы вяло и безответственно работать. Но тут же устыдился, подумав, что сам в этом виноват: перегрузил мозг повседневной, мелкой работой. Оставляю слишком мало времени на отдых.

Но странное дело. Имена Короленко и Солоухина стали мелькать в моей памяти все чаще. Казалось, подсознание настойчиво пыталось на что-то обратить мое внимание, чего я не замечал. И вдруг однажды утром, когда я уже проснулся, но еще не успел открыть глаза, все связалось в один узел.

У кого как, но для меня эти утренние мгновения перед тем, как я открою глаза, необычайно важны. Именно в эти минуты в мозгу всплывают целые, воедино сложившиеся страницы текста, новые фрагменты книги, над которой я работаю.

Здесь нужно молниеносно вскочить, пробежать в кабинет, ни на что не отвлекаясь, включить компьютер и все отстучать; или быстро записать ручкой на больших листах; или наговорить на один из трех диктофонов. Из утренних записей часто получаются главные, самые важные разделы и страницы моих книг.

Давайте и мы посмотрим на итоги одной такой трудовой ночи.

Еще раз вспомним, о чем шел рассказ:

• командир-чоновец Голиков (будто бы!) захватил ни в чем не повинных заложников-хакасов;

• держал их Голиков в бане;

• потом по приказу Голикова кто-то из его подручных выводил заложников из темницы. И Голиков лично убивал каждого выстрелом в затылок.

Так было рассказано в огоньковской статье (а затем повторено в «Соленом озере»),

Я подсознательно вспомнил, что держал в руках некую документальную книгу-исследование. Название — «Наваждение». Направленность — антисемитская. Имя-отчество автора (вероятно, но случайному совпадению) Владимир Алексеевич. Фамилия — Солоухин.

Речь здесь тоже шла о расстреле заложников. Но в этой книге страшный факт приводил не сам Владимир Алексеевич, а его тезка, Владимир Галактионович. Фамилия — Короленко.

— Выходит, писатель Короленко знал Голикова? — спросит изумленный читатель.

— Понятия не имел.

— Но Короленко знал, что чоновцы проделывали подобное в Хакасии?

— Короленко слыхом не слыхивал о Голикове. Вполне вероятно, что не знал и о существовании самой Хакасии. Он сообщал о том, как чекисты поступали в… Одессе.

Владимир Галактионович писал из Полтавы в Москву, наркому просвещения Анатолию Васильевичу Луначарскому. Короленко сообщал, что чекисты хватают мирных жителей, приводят их в какое-то помещение, заставляют наклонять голову над унитазом в уборной (чтобы не пачкать пол брызгами крови) и стреляют в затылок.

Затем, отличаясь аккуратностью, чекисты «спускают воду. Все чисто».

Надеясь, что Луначарский передаст его сведения если не Ленину, то хотя бы Дзержинскому, Короленко сообщал: такое творилось не только в Одессе.

«В Полтаве (здесь и дальше курсив мой. — Б. К.) чекисты ставили расстреливаемых над открытой могилой и расстреливали в затылок без всяких церемоний»[84].

Короленко писал о стрельбе в затылок как о профессиональном способе уничтожения людей; способе издевательском, где палачей, главным образом, заботило, чтобы в помещении оставался чистым пол, чтобы убийцам не нужно было своими руками сбрасывать трупы в могилы.

Человек, сраженный револьверной пулей, падал в могилу сам, автоматически. Это рассматривалось чекистами как усовершенствование безостановочного, утомительного труда.

Таким образом, Солоухин позаимствовал из письма Короленко подлинные исторические факты, которые имели место в Одессе и Полтаве.

Но в антисемитской книге «Наваждение» Солоухин приписал это преступление чекистам-евреям. А в антигайдаровском «Соленом озере» по аналогии сочиненный эпизод (помните: «доказательство по аналогии» из инструкции по одурачиванию?!) он же приписал православному чоновцу Голикову.

Одно только здесь не совпадало. Солоухин не смог сообщить, что Голиков расстреливал заложников в уборной, над ватерклозетом, поскольку в силу особенностей своего исторического развития хакасы в ту эпоху при нужде пользовались другими удобствами… На улице.

Это был первый случай, когда мне удалось проследить очень важную для моего расследования закономерность: любой эпизод, рассказанный В. А. Солоухиным об А. П. Голикове, если он поддавался документальной проверке, оказывался подтасовкой или ложью.

Маразматичность как «царица доказательств»

Солоухин все отчетливее понимал: книга не складывается. Причина банальная и… страшная: нет материала. Абаканский архив компромата на Голикова не дал. Сам романист ничего придумать не мог: не знал реалий Гражданской войны в Хакасии.

«Нужны свидетели, — решил он. — Живой человек все подробно расскажет».

Но трудность состояла в том, что с момента службы Голикова в Хакасии минуло уже более 70 лет. Участников и свидетелей событий осталось мало. А те, что оставались живы, на роль очевидцев не годились: разрушенное здоровье, ослабленная память, безразличие к давним событиям. Солоухин обозвал этих угасающих людей «девяностолетними маразматиками».

Солоухин не нашел обличительных документов. Рухнули и его надежды услышать голоса участников и свидетелей событий. Что же делать? Недавний переводчик хакасских народных сказок заявил, что будет собирать… фольклор. Дело Владимир Алексеевич поставил с размахом.

С помощью своих единомышленников Солоухин выбирал библиотеку или клуб. Для публики посолидней устраивал даже застолья. Где — промолчал. На эти сборища мог прийти каждый, кто хоть что- либо когда-нибудь слышал о преступлениях Голикова. Или о поступках, которые можно было приписать Голикову. Достоверность информации Солоухина не интересовала.

Собирательская работа велась цинично-неряшливо, с небрежением ко всем правилам