Я собрала все стаканы, выбросила мусор, разогрела для нее куриный бульон, а потом посидела с ней немного, обсуждая общих знакомых из больницы.
– Мам! – раздался вдруг пронзительный крик Джереми, и вслед за этим явился он сам. – Смотри! Сломалось. Можешь починить? – В руках он держал две половинки мороженого, лицо и волосы были вымазаны шоколадом.
– О, Джереми, – простонала Линда. – Пойди выбрось это.
– Я помогу ему, – сказала я, вскакивая.
Я отмыла его и усадила за кухонный стол, дав ему ложку.
– Когда съешь, я тебя искупаю.
Он так забавно играл в ванне. Там были и водяные пистолеты, и резиновые солдатики, и моторные лодки. Он уже умел намыливать и полоскать волосы. Мы так разыгрались, что я сама вымокла. Потом я его вытерла и высушила ему волосы. Весь чистенький, он натянул пижаму, крошечные шлепанцы с медвежатами, и мы отправились в комнату Линды, чтобы она полюбовалась его сияющей физиономией.
– Если бы я была уверена, что у меня будет такой же, обязательно завела бы ребенка, – заметила я.
В ответ Линда чихнула.
– Для тебя это не проблема. Вон сколько парней вокруг тебя увивается.
Линда обняла Джереми и сказала, что очень гордится им.
– Скажи тете Саре до свидания. Я нагнулась и поцеловала его.
– До свидания, мой хороший. Мне бы хотелось иметь такую же пижаму, как у тебя.
– Мама тебе купит несколько.
– Надеюсь, что они будут с носками. Линда рассмеялась.
– Ты, целительница душ, хочешь такую пижаму?
– Ну, хотя бы одну, – я встала, чтобы уходить.
– Сара, ты просто ангел. Спасибо тебе огромное. Мы обнялись.
– Счастливо. Пей лекарства и побольше спи. Я тебе позвоню.
Дома на пороге меня ждала коричневая коробочка, а в ней – подарок от мамы: двенадцатидюймовый треугольный сувенир из двух пластин прозрачного стекла, между которыми помещались цветы Южного Орегона, любимые мною с детства. Стекло отражало и усиливало яркость красок.
Я позвонила маме, чтобы поблагодарить ее.
– Мама, какая красота! Это такой сюрприз!
– Я подумала, что они тебе понравятся. Может, о доме напомнят, – даже в самых безобидных ее фразах мне слышится упрек. – Как у тебя дела? – добавила она.
– Чудесно! Все хорошо.
Тут я решилась и выложила ей все об Умберто.
– Что ж, похоже, он преуспевает, – в ее голосе слышалось удовлетворение.
– Его ресторан вошел в пятерку лучших в городе, а их тут знаешь сколько!
– Может, вы вместе приедете на День Благодарения или на Рождество?
– Сейчас еще рано говорить об этом.
– Ты стесняешься привести его сюда?
– Конечно, нет. С чего бы это? Ох, прошу тебя! Он вовсе не такой. Я бы с таким не связывалась.
В наших отношениях все оставалось по-старому, так что трубку я повесила с облегчением. Визит к родителям вызывал во мне противоречивые чувства.
Я вытянулась на кровати и стала рассматривать свою комнату. На туалетном столике стоял букет роз, подаренный Умберто еще неделю назад. На двери висело несколько бейсбольных шапочек из коллекции моего отца. Вэл улыбалась мне с фотографии в серебряной рамочке, фотография была сделана во время нашей прошлогодней поездки в Мауи. Я лежала и думала, будет ли у меня свой ребенок.
Всю ночь я видела во сне, как прижимаю к себе и ношу на руках своего ребенка. Всю ночь я ходила по каким-то магазинам, полным продуктов, которые были совершенно несъедобны: пластиковое мясо, металлическая морковь, замороженное молоко. Ребенок плакал, просил есть, а мне нечем было накормить его, и я тоже плакала. Потом я вышла из магазина, устроила свою девочку в машине и куда-то поехала, уверенная, что никогда с ней не расстанусь, но в то же время не зная, как и чем ее кормить.
16
Я привезла Умберто в аэропорт.
– Ну, как ты? – спросил он, а я в ответ могла только кивнуть.
– Я люблю тебя, – сказал он, крепко прижав меня к себе.
Я это услышала от него впервые.
– Я тоже люблю тебя, – сказала я, и от этих слов мне стало легче. Я крепко прижалась к нему, а потом он ушел, и я долго следила, как он поднимался по трапу.
