– Руди, – выдохнула Милика, – это Людвиг.
Рука человека легла на голову зверя. Деверь что-то сказал Людвигу, и тот лег, положив морду на вытянутые лапы. Взгляд Рудольфа скользнул по освещенному алтарю, остановившись на прижавших уши волках.
– Вас призвали луной и вашими именами, – голос Рудольфа звучал устало и глухо, – уходите за теми, кто вас призвал.
Руди поднял тело статс-дамы и понес к выходу. Клаус захлопал глазами и бросился к Берте, но не поднял, а поволок за ноги. Что случилось дальше, Милика не видела: догорающие свечи сплелись в золотой венок, закачавшийся на серебряной волне, и все исчезло в горьком осеннем дыму.
В императорском парке жгли палую листву, а она носила под сердцем Мики. Плащ и тяжелое платье скрывали беременность, и Людвиг ничего не заметил. Он только-только вернулся с лоасской границы и отыскал жену среди рыжих кленов и отцветших роз. Милика не ждала его так скоро, от радости у нее подкосились ноги, муж ее подхватил и засмеялся.
А потом они брели, держась за руки, среди задумчивых статуй, в воздухе тихо кружились листья, а над горизонтом поднималось облако, похожее на однорогого оленя…
– О чем ты думаешь? – спросил Людвиг, и она ответила:
– О нашем сыне.
– Что ты сказала? – Император остановился и притянул ее к себе.
– Я сказала, – прошептала Милика, – что жду ребенка.
– Как это вышло? – Он был бледен как полотно. – Во имя Господа, как?
– Как у всех. – Милика встала на цыпочки и поцеловала мужа в губы. – Ты слишком доверял лекарям, но иногда снадобья бессильны.
– Абентман ответит за свою глупость!
– Он не виноват. – Милика лукаво улыбнулась. – Ни одно снадобье не подействует, если его вылить.
– Так ты, – он задохнулся, – ты меня обманула! Господи, как ты могла…
– Людвиг! – Почему он побледнел? – Я рожу тебе сына, у тебя будет наследник, и твоя мать нас простит.
– Так ты это сделала из-за нее? Что она тебе сказала?!
– Ничего. – Она прижалась к нему. – Ее величество со мной не разговаривает. Людвиг, ты не понимаешь… Ты уехал, тебя не было, но ты остался со мной, во мне…
Он молча смотрел на нее, и ей вдруг стало страшно, как тогда, в лунном саду.
– Ты сердишься? Прости, пожалуйста! Прости меня, но я так хотела сына… Я это сделала из-за тебя, как… Как и все.
– Маленькая, что ты? Конечно же, я счастлив. Просто все так неожиданно. Ты же больна…
– Я здорова. Ты больше не сердишься?
– Я? На тебя? Какая же ты глупышка! Когда он родится?
– В январе.
– Мы назовем его Михаэлем. В честь отца… а крестным будет Руди. Ты ведь его любишь?
– О да, – покачнувшийся было мир вновь вернулся на место, – ведь он так похож на тебя.
– Руди сильнее, – Людвиг говорил словно сам с собой, – да, он сильнее, и он сможет.
– Что сможет?
– То, что не могу я, – он на миг задумался и вдруг улыбнулся, – или не хочу. Например, выиграть войну. Ведь ты же не захочешь, чтобы я весной воевал? Смотри, какое облако, совсем как рыба.
Рыба? Но облако походило на оленя…
– Что с мамой? – Голос еще не рожденного сына ворвался в дворцовый парк, и счастье растаяло вместе с небесной рыбой.
– Все хорошо, она приходит в себя…
Как трудно открыть глаза и поднять голову. Как трудно просыпаться, возвращаться в боль, в холод, в одиночество.
– Милика, во имя дьявола, почему тебе не сиделось в Хеллетале? – Рудольф, он и в самом деле пришел. А она почти решила, что это сон.
– Я хотела поговорить с тобой о твоей… о твоей…
– Это я виноват, – признался Клаус, – мы боялись за тебя. Эти твои поездки…
– Куда моим поездкам до ваших, – ухмыльнулся Руди. Он всегда ухмылялся, всегда спорил и никогда ни о чем не говорил всерьез. Людвиг был другим, он не смеялся над тем, над чем смеяться нельзя. Людвиг! Где он?!
