– Сколько времени тебе понадобится?
Пять минут, чтобы сказать правду, и полтора часа, чтобы ее скрыть.
– Не менее трех часов, государь.
– Они у тебя будут. Можешь идти прямо сейчас. Каннио!
На пороге появился человек, похожий на волкодава.
– Отведи мастера Диамни к эпиарху Ринальди. Он будет рисовать.
…Коро готовился спуститься вниз, а его повели вверх. Подъем казался бесконечным, узкая лестница кружила и кружила, ноги едва помещались на стертых ступеньках. Наконец они пришли. Еще одно разочарование! Стражник не стал греметь ключами, отпирая замки и отодвигая засовы, а забарабанил в окованную бронзой тяжеленную дверь, которая тотчас распахнулась, и на пороге вырос хмурый высоколобый монах, больше похожий на ученого, чем на палача.
– Вот, – заявил стражник, – художник… Прислали… Демона рисовать.
– Приветствие мастеру, – высоколобый был учтив и равнодушен, – надеюсь, света тебе хватит.
Эта башня была мечтой любого художника. Восьмигранная комната с восемью окнами, сквозь которые лился яркий летний свет. Ни сырости, ни решеток, ни жалкого свечного огарка. Оковы, правда, были. Видимо, тюремщики опасались, что узник наложит на себя руки.
Ринальди полулежал на ворохе прикрытого овчинами сена посредине помещения. Руки, ноги и горло эпиарха охватывали толстые железные обручи, к которым крепились цепи, протянувшиеся от ввинченных в пол колец. Узник мог лежать, сидеть, даже встать на колени, но ему не удалось бы ни разбить голову о пол или стену, ни броситься в окно. Но и этого было мало. Осужденного лишили даже одиночества – в комнате, кроме высоколобого утешителя, находился страж, откровенно скучавший у южного окна.
– Это мастер Диамни, – видимо, высоколобый счел уместным объяснить Ринальди появление нового лица, – он будет рисовать. По приказу анакса. Мастер Коро, ты уж сам выбери, где сесть. Он, – монах кивнул на узника, – тебе не помощник.
Если бы Диамни пришел рисовать, он сел бы у северного окна и нарисовал потрясающую картину, но художник думал о другом. Как спровадить тюремщиков, как сказать скованному золотоволосому парню, что он друг, а не чудовище, у которого вместо сердца дощечка для растирки красок.
– Мой эпиарх, я прошу твоего разрешения.
Ринальди медленно – мешал ошейник – повернулся к художнику.
– Рисуй, если это тебе нужно. Мне остаться как есть или повернуться?
– Лучше слегка повернуться… Вот так… Теперь свет падает идеально, а мне нужно подчеркнуть линию скул. У тебя совершенное лицо, мой эпиарх.
– Да, когда-то я был им доволен. – В широко расставленных светлых глазах не было ни страха, ни сожаления, ни надежды. Ринальди уже переступил ту грань, которая разделяет живых и мертвых.
Говорить больше было не о чем. Диамни слегка поклонился и пристроился на предложенном утешителем табурете. Художник рисовал, эпиарх полулежал, глядя то ли в небо, то ли в никуда. У воспитанника мастера Сольеги никогда не было такого натурщика – совершенная красота и совершенная неподвижность. Ринальди уже умер, умер вчера, когда от него отвернулись братья, эории, любовница. Диамни был свидетелем агонии, парня зря заковали, он безопасен, потому что ничего не хочет – ни жить, ни мстить.
Уголь летал по белому листу, десятому или двенадцатому по счету. Поток света слегка сместился, но так стало еще лучше. Что же делать, что?!
– Мастер Диамни, – негромко сказал высоколобый, – при узнике должно находиться не менее двух человек. Мне нужно… гхм… отлучиться на… несколько минут. Я не стану приглашать стражника, если ты пробудешь здесь еще полчаса.
– Да-да, конечно… Мне еще долго… – рассеянно пробормотал художник, не отрывая взгляда от рисунка. Второго можно ударить, он даже не поймет, что случилось. Сколько же у них времени? Вряд ли больше двадцати минут, но не меньше десяти.
Скрипнула дверь. Замечательная толстая дверь, окованная медью, не имеющая окошечка… Диамни уронил уголек и, наклонившись за ним, глянул на стражника. Тот дремал, привалившись к спине. Рот полуоткрыт, по руке гуляет муха.
– Воин… – вполголоса произнес художник. – Воин не соблаговолит…
Не соблаговолил. Спит. Хвала Ушедшим, спит! Если проснется, то… То Диамни Коро поправляет шкуры, на которых лежит натурщик.
– Мой эпиарх…
Тот даже не пошевелился.
– Мой эпиарх, стражник спит. А я… Я знаю, что ты невиновен.
– Знаешь? Откуда?! – Эпиарх резко вскинул голову. Это было так красиво, что рука художника невольно дернулась сделать несколько штрихов, но Диамни помнил, зачем пришел.
– От тебя самого. – Диамни встал на колени рядом с узником и принялся сосредоточенно расправлять шкуры. – Я, рисовал все, три дня на суде… Я, как и все, верил в твою виновность. Улики были неопровержимы, но мои руки делали свое дело. Сегодня я показал свои рисунки мастеру, и он сказал, что ты невиновен. Я подумал, что ослышался, но учитель приказал мне смотреть на твое лицо пять минут. Когда мастер перевернул часы, я понял, что он прав. Мой эпиарх, ты не насильник и не палач… Я не знаю, как вышло, что все указывает на тебя, но это ложь.
– Доведи до ума свою картину. – Эпиарх откинул рукой золотистую прядь, звякнули цепи. – Может, кто- нибудь когда-нибудь, глядя на нее, усомнится в моей виновности.
– У нас мало времени, сейчас вернется монах… Мой эпиарх, ты можешь спастись. Пенная река
