руки Проклятого. Его семья уцелела чудом.
– А Эрасти?
– Вы опять предлагаете мне пересказывать житие святых. На шестой год правления Анхеля Эрасти покинул империю, так как почитал своим долгом вступить в борьбу с жестоким и безбожным королем Эртруда Товиусом. Там он и погиб. Король Эртруда, дабы унизить императора Арции, прислал ему отрезанные руки Эрасти, на одной из которых был перстень, подаренный Анхелем другу на прощание и который невозможно было снять с руки. Эрасти оплакивали все Благодатные земли. Руки его выставили в соборе того монастыря, в котором мы находимся. Через некоторое время сначала клирики, а затем и прихожане убедились, что руки нетленны. Церковь сочла это знамением и провозгласила Эрасти святым. Вот и все.
– Все? – переспросил Архипастырь. – Ну если все, то идем.
Роман в полном недоумении последовал за Его Святейшеством в узкий проход, открывшийся между деревянными панелями. Эльф даже не успел заметить, каким образом Филипп привел в действие механизм. Лестница была крутой и узкой, но пожилой Архипастырь шел уверенно, так что не оставалось сомнений – дорога эта ему хорошо знакома. Что до Романа, то он, как и все эльфы и кошки, прекрасно видел в темноте, и спуск для него трудностей не представлял.
Лестница закончилась перед небольшой дверью, открывшейся с мелодичным звоном. Как понял Роман, колокольчик был подвешен для того, чтобы предупредить находящегося внутри о неожиданном визите. Они оказались в сухом небольшом помещении, пахнущем травами и воском.
– Зажечь свечи, или ты располагаешь другим светильником?
Роман усмехнулся и произнес несколько слов. Комната окуталась мягким серебристым светом, похожим на лунный.
– А теперь смотри, эльф, – сказал Архипастырь, указывая на два висящих на стене портрета. – Это – Циала Тарская, еще до того, как она свершила свой беспримерный подвиг. А это – Эрасти Церна в бытность свою другом и советником императора Анхеля. Портреты прижизненные, послужившие образцами для канонических изображений, но по понятным причинам скрытые от глаз непосвященных.
Иными словами, нимбы и опущенные долу очи появились уже потом, а были они при жизни вот такими… – Филипп сдернул закрывающую изображения ткань и отступил назад, предоставив Роману любоваться наиболее почитаемыми в Благодатных землях святыми. Портреты были нарисованы на тонких листах серебра. Менестрель легко определил новоарцийскую школу, на самом деле бывшую староэльфийской – очевидно, художник был один и тот же, хотя разделяло портреты около тридцати лет.
…На Романа смотрело нежное женское лицо, надменное и прекрасное. Очень белая кожа, высокий лоб, обрамленный темными, но не черными волосами – на изгибах они отливают лисьей рыжиной. Огромные темные глаза под соболиными бровями, маленький чувственный рот… Циала напоминала принцессу Ланку, но была много прекрасней и холодней.
Вишневый бархат платья, золотое шитье и горящие тревожными огнями на шее и в волосах рубины создавали ореол таинственности, окутывающий юную женщину. Только сейчас Роман понял, как могут лгать иконы, сохраняя черты лица, но перекраивая, переиначивая характеры живших, любивших и ненавидевших людей в соответствии с отведенной им в Писании ролью. Истинную Циалу можно было назвать по-разному: Царственной, Прекрасной, Несравненной, но никак не Благословенной.
«Она любила власть, эта женщина, – подумал Роман, – власть и себя, а никак не Творца». И все же от нее нельзя было отвести взгляд.
С большим трудом эльф отвернулся от единственной женщины-Архипастыря в истории Церкви и тут же встретил взгляд Великомученика Эрасти. Такие лица не бросаются в глаза, но если каким-то образом на них обратишь внимание, они запоминаются навсегда. Нервные черты поражали почти эльфийской правильностью. Темные, коротко остриженные волосы, глаза цвета зеленоватого янтаря…
Эрасти стоял у открытого окна, откуда открывался вид на закат Черные шпили башен вырисовывались на фоне пылающего неба. Стройный темноволосый человек то ли надевал, то ли снимал кольцо с большим черно-фиолетовым камнем, но мысли его витали где-то далеко. Портрет оставлял странное щемящее чувство – изображенный был обречен и знал это. Он шел на осознанную жертву, но это не имело никакого отношения к исступлению религиозного фанатика. Лицо на портрете казалось смутно-знакомым, и эльфу это не нравилось. Разумеется, изображения Эрасти он видал и раньше, но это было бы слишком простым объяснением.
– Сколько ему тут лет? – услышал Роман свой голос.
– Тридцать пять. Портрет нарисован за год до ухода и за два до гибели…
– Потрясающее лицо, но все же я не понимаю, какое отношение все это имеет к Пророчеству…
– Ах да, молодому человеку нужен Белый Олень, – усмехнулся умудренный жизнью Архипастырь, – появившийся на свет тогда, когда Роман разменял свою пятую сотню, вы хотите Белого Оленя, что ж, любуйтесь, – Филипп указал на стоящий у стенки столик красного дерева, прикрытый тонким стеклом, – если вы поймете, что сей сон означает, вы намного умнее меня.
Роман с непривычным душевным трепетом нагнулся над гравюрой. Он сразу же узнал чудовищного оленя, разрывающего на куски свои жертвы, но картину дополняло множество других малопонятных деталей, которые он не рассмотрел в первый раз. Особенно поражало небо – оно прогибалось внутрь, словно его пыталась взломать извне неведомая угрожающая сила, представившаяся художнику в виде клубящихся облаков, в которых угадывались какие-то злобные безликие сущности. Всюду рушились дома, вскипали реки, во множестве гибли люди, а над умирающей землей закручивался небывалый вихрь, уносящий к далекой звезде, единственной и одинокой, неясную женскую фигурку, протягивающую руки к покидаемому ей миру.
С другой стороны, держа курс на ту же звезду, по бурному морю несся корабль, над которым были занесены хищные птичьи лапы, вырывающиеся из пылающих облаков, а в морских глубинах темнело нечто еще более черное, чем наплывающая чернота.
– Чудовищно… – прошептал Роман.
– А теперь посмотри на звезду!
Роман-Александр послушно уперся взглядом в маленькое пятнышко надежды. Сначала он ничего не заметил, но, вглядевшись внимательнее, увидел, что звезда вписана в некую серебристую строенную руну.
