Еще бы не помнить. Матильда застрелила вора, они с Альдо отдали старую рухлядь Енниолю, а потом с помощью этой рухляди его вытащили с того света…
– Если бы ты его не отдал, меня бы с тобой не было.
– Это да, – глаза Альдо горели, – но я все и сам бы сделал, если бы знал как. Сила ведь была моя, я, пока ты по Сагранне лазал, попробовал разобраться кое в чем. Странные вещи получаются… Как ни кинь, выходит, что сила Раканов никуда не делась. Это мы сдуру от нее отказались, Эрнани Святой так перетрусил, когда из-под земли полезли твари, что отрекся от собственной силы и сбежал из Гальтары, – на лице Альдо злость мешалась с презрением, – он даже жезл Раканов Эсперадору отдал. Не представляю, как мы его вернем…
– Ты понимаешь, что говоришь?
– Еще бы! Было три реликвии – корона, меч и жезл. И они должны быть в одних руках, руках императора Ракана, владыки Золотых земель. Всех! От Кэналлоа до Седого моря! А мои предки все промотали. Империя развалилась, остался жалкий огрызок, а потом и его потеряли. И все из-за эсператизма!
– Франциску ворота Кабитэлы не Эсперадор открыл.
– Да знаю я, – поморщился Альдо, – и про Рамиро, и про Алана Святого, но дело не в них, а в Эрнани. Он мог использовать силу, но не использовал, так как вбил себе в голову, что это грех!
– Погоди, – перебил Робер, – а ты уверен, что он мог? Сам же говоришь, жезл был у Эсперадора…
– Мог. Зверь Зверем, чтоб его призвать, наверняка нужны все реликвии, но разбудил же Ринальди изначальных тварей, а у него не было при себе ничего, кроме крови!
– За тварями надо в Гальтару лезть, они же там сидят, если все это не сказки.
– Будь это сказки, гоганы не требовали бы Гальтару себе. Кстати, ты там не был? Это же не так далеко от Эпинэ?
Вопрос был задан самым невинным тоном, но по спине у Робера побежали мурашки. «Не так далеко от Эпинэ»… Пригласить на осеннюю охоту тех, «кому можно верить»…
– Знаешь, Альдо, – начал Робер и перебил сам себя, – отпусти повод, сколько раз тебе говорить… Ему же неприятно!
– С чего ты взял? – удивился сюзерен, тем не менее ослабляя хватку.
– Поверь на слово. У лошадей очень нежные губы, хорошо, твой казар терпелив, как бириссец, но когда-нибудь ты нарвешься.
3
Ставший страшным город остался позади. Ее не искали, совсем не искали. Достославный решил, что она исчезла вместе с родными. Ара мертва, теперь ее никто не найдет, если она сама себя не выдаст. Больше всего Мэллит беспокоила судьба кинжала, скрытого в аре. Она надеялась, что он сгорел, и все-таки… Если кто-то его добудет, она умрет, а любимый попадет в неволю. Она должна была проверить, но в оскверненном чертоге было так страшно! Мэллит вздрогнула и поглубже натянула берет с пером.
Непривычно короткие волосы щекотали шею; Роберу было жаль ее кос, а ей – нет. Волосы – это старая жизнь, обрезать их – остаться без прошлого, а ей так хотелось забыть кошмар в отцовском доме. Теперь у нее нет никого, кроме любимого и его друга. Она связана с ними, а они с ней, только Первородный этого не знает, и хорошо. Пусть их соединит любовь и жизнь, а не страх и смерть. Все еще может обойтись, она нигде и никогда не слышала о том, что ара может сгореть и сквозь нее в мир глянут порождения Заката, но без этого ее бы уже нашли. Енниоль не отпустит ставшую Залогом, ведь она – это жизнь и свобода Первородного. Пока она жива и свободна, его никто не подчинит!
Мэллит оглянулась – вокруг тянулись поля, обсаженные цветущими кустами, над дорогой стоял странный, пряный запах. Как красив большой мир и как он велик! Страх и беды остались позади, может быть, навсегда? Может быть, Кабиох в великой милости своей подарит ей счастье? Девушка поискала глазами любимого и нашла – он ехал впереди рядом с Робером, и как же он был прекрасен – сильный, гордый, восседающий на гнедом коне. А перед ним катилась карета, Мэллит знала, что в ней едет мать отца Первородного, воспитавшая его. Робер говорит, что она добра и исполнена благородства, но от нее нужно держаться подальше, ведь царственная Матильда умна и опытна.
Утром, когда они выезжали, царственная спросила пажа Робера о его имени и судьбе, и недостойная сказала все, как ей велели. Царственная задумалась, и девушке стало страшно, что их тайна раскрыта, но воспитавшая любимого отвернулась и занялась иным. Вечером надо быть осторожной, как лань, что пьет воду рядом с логовом львицы…
Карета остановилась, остановился и весь караван. Любимый и его друг посторонились, пропуская величавого всадника на пышном коне. Блистательный поравнялся с повозкой и посмотрел на Мэллит. У него была разноцветная борода, а в глазах были мудрость и дурные желания.
– Это ты Эжен, новый паж маркиза?
– Да, это я, сударь. Чем могу служить?
– Ее Высочество желает сыграть в тарсин[56], – медленно произнес блистательный, – ступай в карету.
– Слушаю, – прошептала Мэллит и вздрогнула, поймав взгляд, исполненный хитрости и ума.
– Тебя и впрямь выиграли в кости?
– Да, сударь, – хорошо, что Робер четыре раза по четыре заставил ее повторять рассказ о своих мнимых горестях, – мой хозяин был из Фельпа, он много играл. У него кончились деньги, и он поставил на кон меня…
– Маркизу в последнее время везет в игре, – голос блистательного был голосом жадности, – хорошо, иди к Ее Высочеству, она просила поторопиться.
Мэллит спрыгнула с повозки и едва не упала. Робер велел ей заполнить носки сапог корпией, и все равно было неудобно. Стараясь не оглядываться на бородатого всадника, девушка побежала к карете. Подножка была очень высокой, но мать отца любимого протянула ей руку. Мэллит сама не поняла, как оказалась внутри на кожаных подушках. Дверца захлопнулась, карета тронулась с места, и Мэллит
