От войны до войны

– Говоришь, поедем? – Принцесса вытащила еще одно печенье, искупала в бокале и протянула Клементу. – И я так думаю. Гнусное место этот Агарис, сколько можно здесь сидеть? Альберт – дрянь, ну и Леворукий с ним, зато я тебе такие елки покажу… Закачаешься!

Клемент уже качался, однако мужественно доплелся до второго печенья и вгрызся в пропитанное касерой миндальное сердце.

– Уважаю! – заверила крыса Матильда. – Все, решено! Едем домой! Твою кавалерию, – женщина запустила пустым бокалом в дверь, – сорок шесть лет! Сорок шесть лет я торчала в этой умоленной дыре! Хватит!!!

– Это ты в меня? – вошедший Альдо с удивлением уставился на осколки. – Ты меня с Хогбердом спутала?

– Не в тебя, – заверила принцесса, – присоединяйся. Мы едем домой!

– Как? – не понял внук. – Там же Оллары.

– Там мой братец, – Матильда скривилась, – а он гаже всех Олларов мира… Но там хотя бы свечками не воняет. Я, между прочим, дочь и сестра алатских герцогов, твою кавалерию! И мое место в Алате!

Внук, ничего не понимая, уставился на бабушку. Клемент покончил со вторым печеньем и зигзагами направился к плетенке с лакомством. Альдо вытащил коржик и сунул крысу под нос, тот обнюхал, сел, а вернее, плюхнулся на задние лапы и возмущенно заверещал.

– Касеры хочет, – сообщила вдовствующая принцесса, – и то сказать, сухая корка рот дерет.

– Робер тебя за своего зверя убьет, – предупредил внук, предпринимая еще одну попытку угостить Клемента сухим печеньем. Возмущенный крыс щелкнул зубами, Альдо засмеялся и налил себе полный бокал:

– За что пьем?

– За все хорошее, – Матильда махнула бокалом в сторону Клемента, – и за всех хороших, хвостатых и бесхвостых…

Робер ничего не помнит, и хорошо. Она бы сквозь землю провалилась, если бы Иноходец принялся оправдываться и просить прощения… Твою кавалерию, да она была счастлива в последний раз в своей жизни… Ей нужен был кто-то вроде Робера, а она польстилась на несчастненького изгнанника с голубыми глазками. Дура! Внук разлил касеру и улыбнулся. Знал бы он, что в голове у бабки…

– Ты чего-то хотел?

– Пришел Хогберд, жаждет рассказать что-то душераздирающее.

– Гони его к кошкам, – припечатала Матильда, – сегодня я его не выдержу. Сначала братец Альберт, потом этот боров…

– Сегодня ты никого не выдержишь, кроме меня, – вздохнул внук, – ладно, пошел гнать…

– Возвращайся живее, – велела бабушка, – выпьем…

3

Снова тусклое золотое мерцание, запах курений, мерцающая пирамида. Робер надеялся, что приведут Мэллит, но в чертоге ары их было двое – талигойский маркиз и старейшина гоганской общины. Иноходец со странным чувством смотрел на блестящую поверхность. Ара хранила кинжал, на котором смешалась кровь Мэллит и Альдо, разбудив прошлое, а что спит в его крови? Память Флоха? Бред!

– Блистательный не увидит тех, кто ушел, – гоган говорил шепотом, – он лишь разбудит то, что было завещано. Он стоит на пороге и может вернуться, а может сделать шаг, и нигде не сказано, что есть дорога назад.

– Я решил! – Если Робер и был невежлив, то лишь потому, что боялся сам себя, вернее, своего страха. Если он не сделает этого сейчас, не сделает никогда.

– Опустись на колена и протяни руки вперед, – произнес гоган, – ладони должны быть раскрыты, а веки смежены.

Робер повиновался, хотя ничего унизительней этой позы нельзя было и вообразить. В уши ударило какое-то слово – непонятное, тяжелое, исполненное жуткого в своей громадности смысла. Резко запахло дымом и чем-то еще. Кровью? Морем? Смолой? Робер Эпинэ увязал в чем-то вязком и мерцающем, как муха, которой суждено обрести смертельное бессмертие в куске янтаря. Он не двигался, не кричал и даже, пожалуй, не дышал.

Запах становился все острее, потом к нему прибавился звук. Стук копыт разбил золотую пелену, и Эпинэ увидел, как далеко впереди в янтарном свете мчится огненный жеребец, в сравнении с которым лучшие морисские скакуны были не более чем клячами. Красавец летел прямо на Робера, и с каждым шагом грациозные движения становились все медленней. Конь словно бы плыл сквозь сверкающее марево – плавно развевалась неимоверно длинная грива, грациозно сгибались и разгибались сильные стройные ноги, раздувались раскаленные темно-красные ноздри, по шее и хребту пробегали алые сполохи. Создатель, как же это было прекрасно!

Сотканный из расплавленного золота иноходец был уже совсем рядом. Робер, сам не понимая, что творит, бросился к плывущему сквозь янтарь коню и ухватился за полыхающую гриву. Руки пронзила адская боль, но он все же сумел вскочить на спину дивного создания. Эпинэ и раньше приходилось объезжать диких лошадей, повадки огненного красавца были такими же, что и у морисков, разве что оба – и конь, и наездник – двигались медленно и плавно, а может, это время замедлило свой бег, и секунды стали минутами. Конь поднялся на дыбы, и Робер изо всех сил сдавил золотую шею, чтобы жеребец не опрокинулся на спину, желая раздавить всадника. Скакун опустился на передние ноги и принялся подкидывать круп, Эпинэ припал к пламенеющей гриве. У него не было ни стремян, ни хотя бы аркана, но ему помогало замедлившее свой бег время, превратившее безумные, вытрясающие душу прыжки в полет. Так кружатся в воздухе осенние листья, так падают на землю перья убитых в небесах птиц, так гаснут взлетевшие над костром искры.

Лошадь, человек и время танцевали сказочный танец, и вместе с ними танцевали неведомые Роберу звезды и бьющие с безоблачного раскаленного неба молнии. Звезды вспыхивали и под копытами жеребца, а может, это были не звезды, а искры, что выбивали из багрового закатного мрамора