От войны до войны

золотые подковы.

Робер ни о чем не думал, захваченный небывалым поединком. Конь кружился, подскакивал на всех четырех ногах, взлетал на дыбы, по-кошачьи бросался вбок и, наконец, убедившись в невозможности сбросить наездника, рванулся к возникшей из ниоткуда башне, на вершине которой лежал красный солнечный шар. В лицо ударил горячий ветер, время, словно его кто-то пришпорил, очнулось и понеслось вместе с конем. Лошадь мчалась зигзагом, уворачиваясь от бьющих со всех сторон молний. Рогатые стрелы – алые, золотые, слепяще-белые, изумрудно-зеленые, лиловые – разрывали небосвод, стремясь настигнуть всадника. В башне его ждали, на него надеялись, его место было там, но как же далеко эта башня и красное солнце над ней!

Конь несся все быстрее, и все нестерпимей становилась боль, которую Эпинэ в начале поединка почти перестал замечать. Лиловая молния ударила возле самых ног скакуна, тот прянул в сторону, и Робер, не удержавшись, перелетел через конскую голову, не отрывая взгляда от алого солнца над черной площадкой. Солнца или сердца…

Огромное сердце, подвешенное на четырех цепях и вопреки всему живое, бьющееся, трепетное. Сердце, в которое вонзили кинжал, алая кровь стекает в белую раковину, становясь черной, белые снежинки кружат в бархатной тьме. Нет, это ветер поднял черный пепел и понес над сверкающей золотой равниной.

…Потолок с круглыми отверстиями, вечернее небо без птиц, запах сожженных чужеземных трав и смол, старик с мудрыми глазами.

– Потомок Флоха бродил по дорогам Молний дольше, чем думал сын моего отца.

По дорогам Молний? Ах да… Он хотел узнать прошлое, но конь его сбросил. Гоганское колдовство оказалось бессильным, а может, все дело в нем, он еще болен, нужно попробовать снова. В следующий раз он обязательно доберется до башни и все узнает!

Только гордость заставила Робера подняться с колен и улыбнуться. Талигойцу хотелось упасть на пол и немедленно умереть. Кожа горела, словно он обжегся на летнем солнце. Робер украдкой глянул на свои руки, они были красными, а на золотой поверхности браслета отчетливо проступала рогатая золотая молния. Во имя Астрапа, откуда?!

Часть вторая «Дьявол»[22]

Похвалы за доброту достоин лишь человек, у которого хватает твердости характера на то, чтобы иной раз быть злым; в противном случае доброта чаще всего говорит лишь о бездеятельности или о недостатке воли.

Франсуа де Ларошфуко

Глава 1 Оллария «Le Roi des Deniers» & «Le Deux des Batons»

1

Его Высокопреосвященство кардинал Талига обозрел свою персону в зеркале и усмехнулся, вспомнив Авнира с его длинным бледным лицом и голодным блеском в провалившихся глазах. Епископ Олларии куда больше похож на закоренелого злодея и изверга, чем страшный Дорак. Агариссцы будут разочарованы, ну да Леворукий с ними, главное – договориться.

Кардинал вздохнул и поморщился – в последнее время глубокие вздохи причиняли боль. После переговоров нужно пригласить морисского врача, иноверцы лечат лучше выпускников золотоземельских академий, что олларианских, что эсператистских. Авнир счел бы это ересью и оскорблением Создателя, так же как и «истинники», среди которых епископ выглядел бы куда уместнее, чем среди своих нынешних собратьев. Хотя нет, адепты Истины отличаются невзрачностью, Авнир, несмотря на сродство душ, им бы не подошел. Сильвестр вздохнул еще раз и немного задержал дыхание – вроде ничего… Любопытно, что собой представляет знаменитый Оноре. Если то, что про него известно, правда, то мы увидим редкий цветок. Клирики высшего разбора бывают интриганами, реже – фанатиками и почти никогда святыми. Вот Авниру, тому тесно в олларианских рамках, ему хочется нести свою веру огнем и мечом.

Отыскать среди олларианцев фанатика стоило Его Высокопреосвященству немалых усилий. Не честолюбца, прячущего свои желания за показным благочестием, а безумца, готового разорвать на куски любого еретика или безбожника.

Франциск Оллар создавал церковь, служившую сначала государству и королю и лишь потом высшим силам, которые ничем себя не проявляли веками. Соответственно, первыми к новой вере примкнули те, кого занимала политика, а не молитвы. Потом, разумеется, появились и искренне верующие люди, особенно среди приходских священников, которым Франциск разрешил иметь семьи, заодно избавив паству от постов, ночных бдений и обязательных молитв на давным-давно мертвом языке. Оллар в свое время сказал, что любить Создателя и любить женщину следует подальше от чужих глаз. Неудивительно, что разбивающий себе лоб епископ для собратьев в олларианстве был как гвоздь в сапоге.

Ничего, потерпят! Авнир нужен – грязную работу выполняют мусорщики и золотари, а колют скот – забойщики. Органисты и художники для этого не годятся. Вот когда епископ свое дело сделает, он весьма быстро предстанет перед Создателем и постарается доказать, что действовал исключительно к его, Создателя, славе.

– Ваше Высокопреосвященство, – секретарь почтительно поклонился, – епископ эсператистской церкви Оноре прибыл.

– Хорошо, – кивнул кардинал, – проводите его в сад, я сейчас спущусь.

Оноре не от мира сего, и тем не менее именно он вертит впавшим в детство Юннием. Странное сочетание. Кардинал тронул рукой левую сторону груди. С завтрашнего дня он будет выпивать не больше двух чашечек шадди, и то утром. Хотя нет, не с завтрашнего, новую жизнь он начнет после отъезда эсператистов и препровождения Штанцлера со товарищи к Рассветным Вратам, а сейчас нужно быть бодрым, как никогда.

Кардинал неторопливо вышел из своих апартаментов и, разумеется, увидел Авнира. Столичный епископ торчал столбом посредине приемной. Бедняге, особенно с учетом его родства с Приддами, больше бы пристало стать эсператистом, но кузен нынешнего Повелителя Волн ударился в олларианство, и как ударился.