Ланка с отвращением смотрела на лежащие на замызганном платке драгоценности. Дивные камни казались отвратительными кусками мяса… Женщина не понимала, как она могла ради них пойти на предательства и убийства. А то, что она предательница, Ланка понимала совершенно отчетливо. Из-за красивых камешков принцесса осталась в Замке, сделав ненужной жертву Шани, спуталась с господином Бо, и не ее заслуга, что Рене вырвался из захлопнутой ими ловушки. И это не говоря о замужестве с Годоем и о том, ЧТО с ее ведома сотворили с Маритой и другими! Но и этого было мало, она, верно, обезумела, когда приказала перебить циалианское посольство и вернуть камни.
Все прошло на удивление гладко – эскорт был застигнут врасплох и вырезан до последнего человека. Трупы побросали в старые каменоломни, где их никто и никогда не найдет, а если найдет, то какое к этому отношение имеет жена регента, ах, простите, императора?! Во Фронтере случались дела и похуже. Илана совершенно точно знала, что там пропало шесть тайных отрядов, посланных бледными, да и гонцы из Мунта в Гелань пропадали один через двух, а незадолго до происшествия с циалианцами как сквозь землю провалился хорошо охраняемый обоз с арцийскими пушками, которые предполагалось установить на стенах Гелани.
Не то чтобы на столицу Таяны кто-то посягал, да и покойный король, не жалевший денег на оборону, укрепил город преизрядно. Просто Годой хотел показать, что он, хоть и обретается ныне в Мунте, не забывает и о других своих землях. Как бы то ни было, пушки исчезли вместе с сопровождением… Это и натолкнуло Илану на безумную затею.
Взбешенная до глубины души самоуправством мужа, посмевшим без ее ведома подарить Ордену святой Равноапостольной Циалы ее драгоценности, женщина не колебалась. Рубины она вернет, а циалианки… Что ж, если сестры посягнули на то, что им не принадлежит, тем хуже для них. Возжелай святая оставить камни своим последовательницам, она бы не отсылала их на родину. Если бы не старая Катриона, убедившая ее на время отдать рубины Тиберию! Последнее время принцесса чувствовала себя неплохо, боль и тошнота были забыты, и отказ от чудесных украшений казался суеверной глупостью. Не выстави епископ ларчик в храме, камни можно было бы спрятать, сказав, что они потеряны, а по ночам, когда никто не видит, надевать их перед старым большим зеркалом или просто касаться пальцами…
Илана не могла себе отказать в последнем удовольствии и, прежде чем передать ларец красивой чернобровой женщине в белом покрывале, провела рукой по рубинам. Ее пальцы почувствовали тепло, а в голове прозвучало: «Не отдавай нас. Мы твои. Мы единое целое…» Илана потеряла голову. Два дня она еще как-то боролась с собой, а на третий братья Цокаи поскакали в погоню за увозившими реликвию. Исполнив порученное, братья должны были до поры до времени укрыть добычу в Оленьем Замке, а сами удариться в долгий загул где-нибудь на тарскийской дороге.
Ланка знала, что посланцы вернутся не раньше, чем через месяц, но места себе не находила. Редкая возлюбленная ожидала возвращения своего рыцаря с таким нетерпением, как Анна-Илана свои камни. Она считала дни, простаивая часами на стенах. Иногда чувство утраты превращалось в почти физическую боль, принцессе казалось, что ее руки, шея, голова охвачены огнем. Женщину бросало то в жар, то в холод, руки дрожали, затем на тех местах, которые некогда соприкасались с рубинами, проступили уродливые пятна, словно от чьих-то пальцев. По ночам она проваливалась в какой-то полубред, когда перед глазами вспыхивали алые искры, она тянулась к ним и не могла дотянуться. Или еще хуже – красные камни оказывались глазами отвратительных змей или еще пульсирующими сердцами, вырванными из кошачьих тел. Принцесса в ужасе вскакивала, подносила к глазам опухшие, трясущиеся руки…
Ни настойки старой няньки, ни тинктуры медикусов ей не помогали, да и не могли помочь. И Катриона, и Симон с Шамой первопричиной всего считали беременность. О камнях они не знали и не должны были знать, иначе вина Иланы стала бы слишком явной. Принцесса терпела, с отвращением глотая дурацкие настойки, с каждым днем ей становилось все хуже. Так прошло три кварты. Наконец старая нянька, осенив себя Знаком, на ночь глядя куда-то отправилась с мрачным решительным лицом. Вернулась она на следующий день, и измученная Илана даже не спросила, где же та была.
…В эту ночь принцесса спала как убитая. Ей ничего не снилось, а когда она разлепила ресницы, первое, что почувствовала, был запах шиповника. Женщина и не заметила, что у изголовья поставили кувшин с тремя благоухающими ветками. Вообще-то Илана была к цветам равнодушна, а если и обращала внимание, то на пышные пионы или розы. На эти же цветущие веточки она смотрела так, словно видела подобное впервые в жизни. Илана просидела возле них целый день. Следующая ночь прошла спокойно. Руки больше не дрожали, голова не кружилась, синяки потихонечку сходили, и принцесса пребывала в блаженном состоянии выздоравливающей.
Разумеется, она не слышала, как Катриона делилась на кухне с толстухой Нэнной, которая, хоть и не одобряла принцессу в последний год, к ее старой няньке испытывала многолетнюю привязанность. Повариха восхищенно качала годовой, слушая, как эландка, взяв на душу грех, потащилась ночью на кладбище. Ведь всем известно, если всяческие злыдни одолевают беременную, нет лучшего средства их отвадить, чем сломать в полночь на ущербной луне три ветки с могилы покончившей с собой девушки и поставить в изголовье болящей.
Катриону вернули в Высокий Замок в конце зимы, и она не знала ни о погибшей Марите, ни о расцветшем под зиму кусте, с которого нянька Иланы по воле судьбы и срезала ветки. Слуги могли бы рассказать ей и об этом, и о многом другом, но не делали этого. В Высоком Замке научились молчать. А Илана выздоравливала на глазах. Сначала она просто наслаждалась отсутствием боли, но затем к ней пришли мысли, с успехом заменившие ночные кошмары. Возвращаясь памятью к дням, последовавшим за смертью Стефана, принцесса не понимала, как она могла так думать, действовать, говорить… Она не забыла ничего, и она ничего не понимала. Наверное, она с ума сошла от ревности – в старинных балладах говорилось, к каким безумствам и предательствам вело это чувство. И все равно, как она могла бросить на произвол судьбы Шани?! Как она могла погубить Мариту?!
Дочку эркарда Ланка вспоминала особенно часто. То на балу с белыми цветами в смоляных волосах, то на свадьбе Герики, то в спальне Михая… Почему она, пользуясь случаем, тут же не прирезала, нет, не несчастную девочку, а мерзавца Годоя? Почему не отправила Мариту в Эланд?! Странно, а ведь молоденькая свояченица Шани в ужасе шарахнулась от рубинов, которые ей предложила Герика. Да и сама тарскийка относилась к ним с ранее непонятным Илане отвращением. Зато теперь… Ее сигуранты не оплошали. Камни они привезли, но радости, облегчения, ликования не было. Напротив! Теперь принцесса понимала, что в этих сгустках вечной крови отталкивало Мариту и Герику. Холод, жестокость и равнодушие, равное самой Смерти, – вот чем на самом деле были рубины Циалы! Уж лучше бы они достались сестрам ордена, пусть бы те надели их на каменное изваяние святой, а она, Илана, никогда больше не коснется этой мерзости. Но дело сделано, кровь пролита… Кости циалианок упокоились в приграничной каменоломне, а их убийцы ждут награды. Принцесса вздохнула. Может, отдать рубины им? Но нет. Такое не продашь. Камни узнают, ниточка потянется к ней, и уже не безвестные фронтерские разбойники ответят за ее преступление, а она будет обвинена во всем, содеянном ими. Нет, с наймитами следует расплатиться золотом. Жаль, она не может заставить их исчезнуть… Она с таким трудом тайно наскребла в Гелани полторы сотни мерзавцев, не боявшихся ни бледных, ни Творца. Это ее единственный козырь, хотя до конца можно доверять лишь Катрионе.
Принцесса решительно набросила на камни узорчатое атэвское покрывало. Ей показалось, что рубины
