один, у старичья хватило ума потесниться, но мы же не фрошеры! Мы не можем оскорбить заслуженных людей недоверием, а они губят кампанию за кампанией…
— Хексбергский поход погубили те, кто проглядел Альмейду. — Надо быть спокойней и равнодушней. Или не надо? Проигравшие всегда ищут виноватых, а тут и искать нечего.
— Они уже ответили, хотя откуда тебе об этом знать… Или все-таки знаешь?
— Я не знаю почти ничего, — совершенно честно признался Руппи. — Кроме того, что говорят в ставке Бруно, но сухопутчиков волнуют только их делишки.
Принцесса поправила знаменитые косы. Та, в которой не было ленты, совсем расплелась, окутав хозяйку золотыми волнами, и тут Руппи сообразил, кого ему напоминает Гудрун. Корабельную фигуру. Статную, пышногрудую, с прекрасным гордым лицом и… вырезанную из цельного дерева. Художники дошли до этого раньше. С дочери кесаря год за годом рисовали и лепили то Победу, то Правосудие, то Мудрость, то саму Дриксен…
— Отцу понадобится разгром еще и на суше, чтобы он перестал жить вчерашним днем, — изрекла фигура. — Неужели ты ничего не знаешь?
Не верит, и хорошо. Пусть думает, что он знает и хитрит, а он хитрит, не зная.
— Матушка думает, что мне еще рано получать письма. — Теперь за яблоко взялся Руппи. Гудрун не соврала — оно было безвкусным.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что подчинился? После всего?..
— Я не огорчаю матушку, — ушел в туман Руппи. — Если ты мне расскажешь что-нибудь любопытное, я ей в этом не признаюсь. И ты не признавайся.
— Обещаю! — Гудрун с деланым испугом оглянулась и подмигнула. — Давай поговорим о Хексберг. Отец верит Кальдмееру, а я — Вернеру. На первый взгляд, можно подумать, что один из них лжет, а я думаю, что правду говорят оба. Вернее, то, что считают правдой.
Зепп знал бы, что на такое ответить, Арно — тем более, но Руппи вспомнил молодого талигойского полковника и только удивленно поднял бровь.
— Я расскажу тебе, что я думаю, а ты скажешь, права я или нет.
— Конечно. — Если б только мама не сожгла письма Олафа, хотя что теперь об этом…
— Вы с Амадеусом отплыли к купцам, — начала Гудрун, — потом он заметил, что в море что-то не так. Вы повернули к… забыла, как вы зовете первый из первых кораблей, но ты меня простишь.
— Мы не поворачивали. — Вначале он станет говорить правду, а дальше как получится. — Шаутбенахт Бюнц потребовал, чтобы мы пристали. Он сообщил об Альмейде и велел подняться на борт. Генерал Хохвенде отказался и потребовал доставить его на борт «Путеводной звезды». Я подчинился этому приказу.
— Именно! — непонятно чему обрадовалась корабельная фигура. — Пока вы плавали, Вернер передал Кальдмееру сигналами, или как это у вас называется, что взятие Хексберг сорвалось и нужно спасать флот. Вернер понимал, что торговцы обречены, но линеалы еще можно увести, их гибель обошлась бы Дриксен слишком дорого. Кальдмеер не соглашался, Вернер настаивал. В конце концов адмирал цур зее велел Вернеру убираться со своими советами к кесарю. Глупо, конечно, но Вернер счел это приказом, и тут появились вы… Я знаю, что тебе предлагали уйти на «Звезде», да и кто бы, зная Лотту, не предложил… Ты отказался и вернулся к адмиралу, но тот уже был ранен и контужен. Кальдмеер забыл о споре с Вернером и отданном приказе и подумал, что тот ушел по собственной воле. Ничего удивительного. Возраст, холод, удар реем… Удивительно, что он вообще что-то помнит.
Какой высокий слог. Бермессер не удрал, не сбежал, не дезертировал, а «ушел по собственной воле». Только словесные выверты не спасут от виселицы, а она маячит на горизонте, иначе зачем эти сказки?
— Что думает государь? — Поймать и удержать взгляд синих глаз было непросто, но Руппи сумел. — Генерал Хохвенде и вице-адмирал Бермессер должны были докладывать первыми.
— Понимаешь, — принцесса не опустила глаз, но замялась, подбирая слова, — понимаешь… Они сделали глупость, хоть и благородную. Когда стало известно о гибели флота, Вернер скрыл свой спор с Кальдмеером. Все считали, что адмирал цур зее погиб вместе с кораблем. Выпячивать его ошибки было бы бесчестно. Вернер доложил, что Кальдмеер отправил его в Метхенберг, потому что он бросил личный вызов адмиралу Вальдесу. Офицеры «Звезды» это подтвердили. Под присягой. Теперь это обернулось против них.
Значит, кесарь дал делу ход. Готфрид может соглашаться, может идти на уступки, но лишь до поры до времени.
— Кесарь, — тихо и медленно произнес Руппи, — верит адмиралу цур зее.
— Да, — признала Гудрун. — Вернера и его офицеров взяли под стражу, Амадеус пока дома без права покидать Эйнрехт. Их ждет высший Морской суд, но до него можно не доводить, если твой адмирал возьмет свои обвинения назад. Ты сможешь освежить ему память. Если захочешь.
— Как? — удивился Руппи. — Я был с генералом Хохвенде и не мог видеть флагов…
— Главное, ты знаешь, что они были. Если ты скажешь это Кальдмееру, он поверит, даже если не вспомнит. Этот оружейник упрям, но честен. Для него главное — флот. Нужно как можно скорее залечить рану. Вернер с Амадеусом это понимают не хуже Кальдмеера. Они отдадут верфям свой годовой доход.
Итак, им предлагают мир. Никто не виноват, все честно сражались во имя Дриксен и кесаря и навеки покрыли себя славой, только мертвые мертвы, а подлые — подлы. Будь на месте Гудрун Бермессер или Хохвенде, Руппи не сдержался бы, но Гудрун была всего лишь влюбленной в кузена принцессой, не видавшей моря и не знавшей ни Зеппа, ни Адольфа, ни Доннера с Бюнцем. Она помогала друзьям Фридриха и уж точно не посылала к Зюссеколь стрелков.
— Если б я видел сигналы, — словно про себя пробормотал Руппи и едва не закричал от радости, потому что вошла герцогиня. Разговор откладывался до лучших времен. — Мама, Гудрун не нравятся наши яблоки.
— Зато здесь так живописно. — Гудрун заговорщицки подмигнула Руппи. — Не помню, когда мне дышалось так легко. Я вновь себя чувствую юной девушкой. Даже не девушкой, горной ланью… Руппи обещал показать мне окрестности, я мечтала о такой прогулке всю жизнь.
— Ты обещал? — В материнском голосе был упрек. — Мне ты тоже обещал… Гудрун, Руппи слишком слаб, чтобы служить провожатым. Он сможет ездить верхом не раньше, чем через месяц.
— Я не спешу, — улыбнулась гостья. — Знали бы вы, как я устала от Эйнрехта. В нем не заметишь ни прихода весны, ни ее ухода. То ли дело в горах… Фельсенбурги не прогонят бедную родственницу?
— Из Фельсенбурга не прогоняют близких, — тихо откликнулась мама. — Ты прогостишь столько, сколько хочешь.
— А я в этом и не сомневалась. — «Корабельная фигура» чмокнула «волшебницу» в щеку. — Решено! Я дождусь цветения боярышника и спрошу весну, что нас всех ждет.
Глава 2
Савиньяк
Ей хотелось писать сыновьям каждый день и четырежды в день получать ответы, но женские причитания воюющим мужчинам мешают. Арлетта Савиньяк это уразумела едва ли не в первый год своего чрезмерно раннего, по всеобщему мнению, замужества. Юная графиня не умоляла Арно беречь себя, не требовала немедленно вернуться, не сетовала на заброшенность, а шутила и сочиняла веселые сказочки. Иногда посылала их мужу, чаще — брату. Гектор платил сестре той же монетой. Так они забавлялись еще в детстве, когда Арлетта и подумать не могла, что придет время — и перо с бумагой не позволят ей сойти с ума или убить…
Графиня зажгла свечу и поправила волосы. Женщины дома Савиньяк не мешают своим мужчинам воевать. Женщины дома Рафиано не позволяют себя жалеть. Арлетта с вызовом улыбнулась, хотя видеть это мог разве что влетевший в окно мотылек. На столе дожидалось гонца почти законченное письмо
