— Здесь не привыкли к невежам, — миролюбиво уточнил Валме. — Готти, брось… Пряники предпочтительнее. Пусти!
Котик глухо и тоскливо взрыкнул — он стосковался по любимому делу, а его снова превращали в извращенного гайифского льва.
— Брось, — строго приказал посол. — Тут ковры, а ызаргов на твою долю хватит.
— Оставь меня в покое, — потребовал Ричард, сам не зная, у кого. Дышать становилось все больнее, и при этом все сильней хотелось вдохнуть. Зеленый тошнотный туман обдавал запахом мертвых лилий, в ушах шумело, словно их закрыли морскими раковинами, не забывая нашептывать что-то мерзкое и издевательское. Лоб словно бы облепило высыхающим коробящимся тестом, которое на самом деле было паутиной. Ее клейкие нити носились по воздуху, оседали на одежде, руках, головах каких-то людей — ненужных, грубых, ничего не понимающих. Паутина забивала комнату, где и так было душно. От ненависти, лицемерия, злобной гадкой радости. Ее обитатели радовались, они просто наслаждались смертью Альдо и будущими смертями… Потому и смеялись. И облизывали губы. Дикон с маху ударил хохочущего благообразного старика по щеке, рука прошла сквозь зеленый дым. Юноша пошатнулся, едва не врезавшись в синюю спину гимнета.
— Не глупи! — прорвался сквозь шум знакомый голос. — Отец мой, осмотрите герцога Окделла. Его потрепал Моро.
— Отстаньте, — уперся Дик, глядя в волнистую зелень и не понимая, где он находится, — я должен… отдать последний долг сюзерену.
— Брат мой, позвольте брату Анджело вам помочь. Вы нуждаетесь в помощи и телесной, и духовной.
Пьетро. Стоит среди фигур с заплетенными паутиной лицами и перебирает свои четки. Ему все равно, что не будет великой анаксии. Его Создатель победил. Он убил Альдо, он схватил Катари…
— Я тебя убью! — выдохнул Ричард, глядя в безмятежную овечью морду. — Нечисть… Тля!
— Нет, это я тебя убью! — Оказавшийся здесь же Робер ухватил Дика за руку, по телу волной прокатилась боль. Юноша вскрикнул, паутина вспыхнула острыми зелеными искрами, искры налились кровью, закружились горящим снегом и рассыпались в серую пыль.
— Брат Анджело! Кажется, это ключица… Дикон, спокойно! От этого не умирают.
Правильно. Умирают не от ран, а от утрат. Отца убила утраченная победа…
— Помогите снять камзол и рубаху…
— Лучше разрезать…
Блеск клинка, озабоченные лица, пустые слова. Сил спорить и сопротивляться нет, да и зачем? Остается терпеть и ждать, когда от него все отвяжутся. Врачи, монахи, друзья…
— Вы правы. — Серый лекарь обращался не к Дикону, а к Иноходцу. — У герцога Окделла сломана ключица. Видимо, он упал и ударился плечом или, падая, выставил руку. Есть опасность, что перелом со смещением. Видите припухлость в виде треугольника?
— Больно дышать, — тихо сказал Ричард. Он не ждал помощи и не просил ее. Просто подумал вслух.
— Постарайтесь глубоко не вздыхать. Сейчас я наложу повязку. Вам следует благодарить Создателя…
— За что? — Притихший было огонь взметнулся до небес. — И кого?! Ваш Создатель — ложь! Лучшее, что можно сделать для него, это в него не верить! Иначе… Иначе его придется благодарить за Октавианскую ночь, за смерть Оноре, за Надор… Я не морской огурец! Я не стану верить в погубившую Золотые земли ложь…
— Остановись… Не надо роптать, Дикон… Ты жив. Я не могу не благодарить за это Создателя…
Катарина! Здесь… Только что вошла или была с самого начала и видела его слезы? Видела, как Робер схватил его, будто щенка?!
— Позволь брату Анджело тебе помочь. Он несет добро, как нес святой Оноре, и он хороший врач, а ты… Ты сейчас очень нужен. Ты, Робер, генерал Карваль… Теперь все зависит от вас. Твоего короля больше нет, но есть королевство, и есть долг. Есть люди, город… Они не звали вас, но вы пришли к ним с оружием. Теперь вы за них в ответе.
— Катарина, зачем ты пришла? — Робер взял Катари за руку. Конечно, ведь они кузены. — Тебе лучше лечь.
— Я пробовала. Я не могу… Я крикнула, и он упал… Твой король. Робер, это я виновата…
— Не ты, — мягко поправил Иноходец, — Моро. Это был его умысел, он хотел убить и убил. Погибших могло быть и больше…
— Конюх тоже? И солдат?
— У гимнета пробита голова, но, может, обойдется. Второй — да… Умер на месте. Тебе лучше уйти.
— Да… я уйду… Я должна помолиться за них. Как их звали, Робер?
— Гимнета — Одри. Солдат был из Нохи. Его имя должны здесь знать. Брат Пьетро тебя проводит.
— А ты?
— У меня дела. Но как только я освобожусь хоть немного…
— Да, у тебя дела… Ты теперь должен, вы все должны… Вашего господина нет, вы есть. Вы должны исправить хоть что-то.
— Ты умница. Брат Пьетро…
— Идемте, сестра моя.
— Дикон, — затуманенный тревогой взгляд, — береги себя… Пожалуйста, береги себя!
Оглянулась на пороге, вздрогнула и исчезла. Боль не проходила, но юноша терпел, пока врач подкладывал в подмышку валик, прижимал к туловищу и бинтовал согнутую руку, перетягивая ребра, плечо и ключицу. Это длилось бесконечно. Робер ушел, чуть опередив Мевена и Карваля. Пьетро не вернулся. Говорить с лекарем было не о чем, да и не хотелось. Ярость погасла, остались беспросветность и холод. Ясный обжигающий холод знания. Отцу тоже было холодно, когда он узнал, что Алва перешел Ренкваху, оставив Повелителю Скал единственный выход. И все же Эгмонту было легче — он верил, что следом придут другие, продолжат начатое им дело и победят. Альдо был последним, после него не придет никто. Дело Раканов мертво. Дожди кончились, дороги просохнут, в столицу ворвутся кэналлийцы…
— Ходить и даже выходить из дому вы сможете, — внезапно объявил врач, — ездить верхом — нет. По крайней мере в течение пары недель. Первые дни будут сильные боли. Вам придется принимать облегчающие их тинктуры.
Тинктуры… Можно подумать, они убьют боль потери.
Глава 2
Ракана (б. Оллария)
Когда умирает король, пишут манифесты и приспускают флаги, но что написать о смерти сюзерена, которого собирался свергнуть? Робер покосился на верного Сэц-Арижа. Глаза капитана сияли, как в Эпинэ в первые дни восстания, он был счастлив, да разве он один! Судьба спасла южан от прямой измены, то есть не от измены, изменить-то они успели, а от последнего удара в спину. Альдо умер, и никто в этом не виноват, кроме его самого и мертвой лошади. Герцог Эпинэ не предал, а исполнил последнюю волю сюзерена. Пуля в сердце милосердней долгой агонии, Робер тоже бы выбрал пулю.
Дворец неумолимо приближался вместе со всем своим содержимым, и Робер остановил порывавшегося с самой Нохи перейти в галоп Дракко, давая себе передышку. Предстояло решить, что говорить и что делать. Как быстро все случилось. Мориск, солдат и король… Всего-навсего. Чужие скажут,
