Смешно! Женщин с рыбьим хвостом я на дух не переношу.
Хотя некоторые из них, по пояс, очень даже ничего, славненькие.
Капсула 8. ВОРОН
В день своего сорокалетия Петру Петровичу Шмакову не спалось.
Луна-сволочь в своей полновесной фазе даже через густой тюль заливала комнату слепящим светом.
“Ну вот, приехали! — метался Шмаков на водоналивном матрасе. — Дожился до седой бороды. Ни жены! Ни, соответственно, детей! Шестисотый мерседес, и тот барахлит. Продюсер шоу-бизнеса! Звучит громко! А на самом деле непостоянство, непредсказуемость, интриги коллег.
Шмаков выкинул с постели сильные, волосатые и довольно еще (на женский взгляд) привлекательные ноги:
— Нет, не могу! Нет сил оставаться дома!
Шмаков вывел из гаража автомобиль и на дикой скорости понесся по ночным улицам пустынной Москвы.
“Разобьюсь, значит, так тому и быть!” — гибельным восторгом ликовало сердце шоу-продюсера.
На третьем окружном кольце одна из радиальных дорог ответвлялась в сумрачный лес.
Шмаков неожиданно почувствовал сильную сонливость.
“Вот там и посплю”, - решил он.
Через пару километров проселочная дорога сузилась, асфальт прервался, машина запрыгала по ямам и колдобинам.
И вот мерседес уперся в какой-то огромный, замшелый камень.
Шмаков вышел из салона, размял плечи, ночной холодок тысячью иголок покалывал через диоровский пиджачок.
Луна выскочила из слюдяного облачка и ярко осветила камень.
На нем что-то было написано.
Шмаков надел золотые очки и наклонился к валуну, зашевелил губами:
“Потомственному гражданину Москвы, купцу первой гильдии Петру Петровичу Шмакову от безутешной вдовы Феклы Максимовны Шмаковой и пяти деток. Спи с миром, ненаглядный муж и отец”.
Мороз пробежал по спинному хребту полуночного туриста.
— Крра! — увесисто, горласто каркнул где-то в близлежащем осиновом лесу ворон.
— Ку-ку! Ку-ку! — с тупой методичностью закудахтала кукушка.
— Кукушка-кукушка, сколько мне жить? — пересохшим ртом спросил Петр Петрович.
Кукушка вдруг нагло заглохла.
— Вот те на! — опешил Шмаков, инстинктивно ринулся к спасительному мерседесу, дернул дверь, ее заклинило.
— Крра! Крра! — заорал чёртов ворон и, вылетев из кустов, опустился на плечо Шмакова.
— Пшол! Вон! — замахал руками охолодевший бизнесмен.
Ворон забил крыльями, выпустил острые когти и удержался на дрогнувшем теле Шмакова.
— Ну, здррравствуй, Петррр Петрррович! — французисто грассирую, произнесла птица.
У Шмакова закружилась голова, он прислонился спиной к родному мерседесу, обморочно сполз на мать сыру-землю.
Очнулся Петр Петрович ранним, удивительно солнечным утром.
Весело посвистывали синички.
Кисея тумана клочками плыла в можжевельнике.
Шмаков дернул дверь машины, она легко открылась.
В мерседесе было прохладно.
Петр Петрович завел двигатель, включил печку. Теплый воздух благодатно обдал его ноги.
Шмаков оглянулся — вороны след простыл.
Надпись на валуне еле различима.
“От безутешной вдовы и деток, — усмехнулся Петр Петрович. — Во дела!”
Машина, вывернув на третье кольцо, рванула птицей.
Дома, как только Шмаков вставил ключ в скважину замка, ему кто-то открыл.
На пороге горделиво стояла седоватая дама с высокой прической. Густые брови незнакомки гневно свелись:
— Где ты шлялся, паразит? Я не спала всю ночь! Не спали детки! Карл! Всю ночь кар да кар!
Шмаков тряхнул головой, сгинь наваждение, и вошел в родную квартиру.
Да, квартира оставалась несомненно его, только на телевизоре, разинув клюв, сидел огромный ворон, внимательно пялясь на пришельца.
— Кто вы такая? — мужественно дернув кадыком, спросил Шмаков. — Как вы проникли в мое жилище?
— Ну, вот, Карл, — обратилась нахалка к ворону. — Так нализался супостат, родной жены не признает.
— У меня нет жены! — побагровел Петр Петрович. — Вон из моего дома! Самозванка!
— Иди, Петруша, проспись! — у женщины задрожали губы. — Меня не признал! Жену, у алтаря нареченную!
— Кррра! — злорадно заорал ворон.
— Откуда эта птица?! — Шмаков до времени решил не спорить с умалишенной.
— Карлуша! Милый! — возопила страдалица. — Он и тебя, любимца своего, не признал. Может ты и от наших деток откажешься.
— Каких еще деток?
— Которые сейчас в летнем лагере! Совсем мозги пропил, ирод!
Все смешалось в сознании Шмакова. На шатких конечностях он добрел до турецкого дивана, рухнул на него дубовым поленом.
Прошло две недели.
Жизнь Шмакова круто изменилась.
Теперь он приобрел семью, свою ли, чужую — не важно.
Ясно одно — его здесь любили, почти боготворили.
Жена Фекла Максимовна пекла украинские пирожки, оладьи, варила густые свекольные борщи, жарила утей и кур.
Во всех комнатах огромной квартиры Шмакова внушительно пахло доброй едой.
Приехавшие из лагеря детки, Гришутка, Машенька, Ксаночка, Ванечка и Зоя, на шаг не отходили от дорогого папы. Соскучились! То просят кроссворд отгадать, то научить бумажные кораблики мастерить, то пройти пару туров в вальсе-бостоне.
Даже ворон, даже эта поганая птица, и та норовила сесть на плечо Шмакова. Глава семейства поначалу возмущенно отгонял нахалку, но потом привык к пернатой, и даже скучал без нее.
В шоу-бизнесе дела Шмакова пошли на удивление хорошо.
Он организовал приезд в Москву весьма дорогостоящих американских женщин, дерущихся в грязи.
Наклевывался контракт с самим Майклом Джексоном.
Одно только обстоятельство смущало семейного Шмакова.
Он стал всерьез подозревать, что тогда ночью, у валуна, он умер, и теперь живет какой-то причудливой загробной жизнью.
