— В красной рубашоночке… — нестройно подхватили остальные.
Броня плакала.
Утром прибыл заказанный автофургон. Началась погрузка. Мужчины выносили тяжёлые вещи, женщины — те, что полегче. Баба Маня вытащила перетянутый верёвками тюк, из которого сочились перья.
— Я хочу умереть на своей подушке.
Только Тэза сидела на скамейке под своим окном, далёкая и безучастная, будто всё это происходило не здесь и не с ней.
Шофёр посигналил, давая понять, что погрузка закончилась.
— Посидим перед отплытием, — предложил Моряк.
Все присели, кто на скамейку, кто на ступеньки парадного, кто просто на корточки. Несколько секунд прощально молчали.
Снова посигналил шофёр. Тэза продолжала сидеть без движения.
Моряк подошёл и положил ей на плечо свою квадратную ладонь.
— Вас никто не осудит: живые тянутся к живым.
— Мёртвые сильней живых, — тихо произнесла Тэза.
Призывно сигналил шофёр.
Глядя сквозь открытое окно на разорённую квартиру. Броня растерянно произнесла:
— Ведь вас уже выписали.
Баба Маня продолжала сидеть, обнимая свою любимую подушку.
— А вы что скажете? — обратился к ней один из братьев Кастропуло.
И она произнесла в ответ одну-единственную фразу, которую выучила за все эти месяцы:
— Май нейм из Маня.
ПРОЛОГ ВТОРОЙ ЧАСТИ
Прошли годы. Пришла перестройка. Заколебалась почва под ногами, повалились идолы с пьедесталов, невероятное стало возможным, а возможное — невероятным.
Страна напоминала дерево, которое трясёт налетевший ураган. Растерянные люди, как сорванные листья, закружились в этом вихре и, подхваченные им, понеслись в разные страны, в чужие края, за моря и океаны.
Именно о них, унесённых и разбросанных, вырванных из родной земли и пересаженных в незнакомую почву, прижившихся и отторгнутых, удовлетворённых и отчаявшихся — именно о них эта вторая часть повести, продолжение первой.
Прошли годы, возмужали мы, повзрослели дети, выросли внуки, мы всё стремительней движемся от нашего «вчера» к нашему «сегодня», поэтому в моём повествовании, рядом с прежними, полюбившимися героями, появятся новые, с которыми вам предстоит познакомиться и, я надеюсь, тоже полюбить их.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Перестройка принесла амнистию, которая прервала срок Жориной отсидки. Он вернулся ещё более худым и синим, похожим на бройлерного петуха на пенсии. Его вставная челюсть была разбита в тюремной драке, поэтому выпадала не сразу, а по частям.
Тэза освободила ему комнату Мани, а сама перешла в его бывшее «купе». Теперь у них была общая гостиная и по отдельной спальне — у Жоры появилась возможность жениться хоть каждый день. Но он не торопился.
— Надо оглядеться, — объяснял он Тэзе, просматривая газеты, заполненные сообщениями об открытии кооперативов и совместных предприятий. — Что-то мне не по душе это пиршество демократии.
— Ты же всегда жаловался на контроль прокуратуры и ревизоров, — удивлялась Тэза.
— Да. Но это лучше, чем массовый психоз неограниченных возможностей. Чем они будут неограниченней, тем их быстрее ограничат. Грабить советскую власть намного привычней при диктатуре пролетариата.
С помощью торговых друзей Жора устроился заведующим какой-то перевалочной продуктовой базы. Отправляя вагон крупы, он добывал мышей, пускал их вовнутрь, оставлял им мешок перловки «на прокорм», а остальную крупу пускал «налево». Вагон приходил пустым, но там кишели мыши — было на кого списывать потери.
Потом его устроили завскладом при обувном магазине. Вскоре, после очередной реорганизации в торговле, магазин ликвидировали, а про склад забыли. Туда регулярно завозили обувь, и она тут же распродавалась — Жора прекрасно обходился без магазина. У него завелись деньги, он модно оделся, вставил новую челюсть, но с женитьбой не спешил. Его многопудовая невеста Мэри, обиженная и оскорблённая, вышла замуж за мусью Грабовского, который в первую же брачную ночь ушёл в запой и ещё не вернулся.
А город бурлил свободой. Почти ежедневно возникали всё новые и новые неформальные объединения: националисты, сионисты, анархисты, реформисты…
— Я всегда любил бардак, — ворчал Жора, — но не в государственном масштабе. Они хотят жить по- европейски, оставаясь азиатами. Посмотри вокруг: заводы стоят, бандиты грабят, банки лопаются и бесследно исчезают…
— Но на съезде приняли очень много разумных законов — они должны дать результаты, — успокаивала его Тэза.
Жора саркастически хмыкал.
— Со мной в камере сидел аферист старой школы, вот кто, действительно, умница, философ. Он любил повторять: «Запомни, мальчик: талон на галоши — это ещё не галоши!». Ты обратила внимание, сколько продуктовых магазинов закрылось на ремонт?.. Что это? Коллективная страсть к реконструкции?.. Нет! Это показатель отсутствия. Колбаса ещё есть, но её можно использовать только вместо мыла, которого уже нет. Я всегда доставал еду через задние проходы магазинов, да и сейчас могу, но сколько можно быть продуктовым педерастом?!
Словом, Жора не на шутку затосковал.
Однажды он посадил Тэзу на диван, сел рядом, поёрзал, вдохнул воздух и сообщил:
— Я решил: я уезжаю из этой страны.
Тэза молчала.
— Я был бы счастлив забрать тебя с собой, — продолжил Жора. — И Лёша был бы рад, и тебе было бы хорошо…
— Я не уехала даже с родной дочерью, — тихо произнесла Тэза.
— Поэтому я тебя и не уговариваю. Но знай: Мариночку и Маню я не оставлю, я буду им полезен.
Он решил ехать, не откладывая, немедленно, пока «крышка не захлопнулась».
