придирчиво осматривали кандалы и решетки на окнах: не подпилены ли? Часовым унтеры читали нотации при каждой смене «о недремленном их смотрении».
— Зря волнуетесь, ваше благородие, — говорил с улыбкой Устим караульному офицеру поручику Василевскому, когда тот сам принялся осматривать кандалы. — Когда я вздумаю убежать, то эти железки не удержат меня. Но мне к чему рисковать? Я уже решенный, скоро побреду в Сибирь, а там видно будет, что делать. Так, хлопци?
— Так, дорога не крепость, — отвечал за всех Яков Струтинский, который был первым помощником Устима, — там ни стен, ни замков…
12 марта поручик Василевский, сделав перекличку в камерах, проверил часовых, замки на дверях и ушел в караульное помещение. Всю прошлую ночь он кутил в одном злачном месте и не чаял, когда барабан пробьет вечернюю зарю, чтобы завалиться спать. Арестанты ложились спать спокойно, и ночь пройдет, надо полагать, без происшествий. О побеге не может быть и речи: он днем проверил все решетки и запоры. Солдаты его 36-го егерского полка тоже надежные: они ни в какой сговор с арестантами не могли вступить, ибо на это у них просто не было времени. Да если в сговор вступят те, что стоят в камерах, то им окажут сопротивление те, что стоят в коридорах, во дворе, у ворот. Пробиться сквозь такой строй замков и стражи дело совершенно немыслимое даже для Кармалюка, о побегах которого рассказывают просто чудеса. Караульный офицер, сдавая смену, предупреждал его: глядите, мол, господин поручик, в четвертой камере сидит Устим Кармалюк. Если его убережете, то тогда все будет в порядке.
В десять часов поручик Василевский уже спал. Спали, как казалось часовым, и все узники четвертой камеры. Но вот Яков Струтинский слез с нар и попросил часовых, стоявших в камере, выпустить его. Солдат тихо постучал в дверь. Часовой в коридоре позвал унтера, и тот, погремев связкой ключей, открыл дверь.
А дальше случилось то, чего никто не ожидал, Струтинский, «выйдя в сенцы, крикнул:
— Гу, молодцы!
Вдруг сорвались арестанты и, схватя некоторые из них доски из нар, ударили на часовых внутри палаты и в сенцах стоявших. И тех, закричавших: «Караул!», сбили с ног, отперли внутреннюю у других дверей задвижку, вырвались во двор». Часовой, стоявший у «фрунта», услышав крики и возню, перепуганно заорал:
— Кар-раульные, вон!
«Но пока сии успели схватить ружья и выбежать с офицером и ударить тревогу, арестанты, схватя поленья из дров, близ тюрьмы лежащих, пустились стремглав к воротам. И те? по чрезмерному их усилию и отваге, невзирая на стращание часовых, за воротами стоявших, успели их выломить и разбежаться. Между тем караульный офицер, оставшись на гауптвахте с частью солдат, приказал преследовать бежавших. И как они пустились вслед за арестантами через ворота на поле, где при сильном их противоборствии зарядили ружья и начали стрелять…».
Бежать Устиму мешали кандалы. Струтинский и Матвей Горбанец, схватив его за руки, помогали ему. В темноте эта тройка была лучше других видна, и часовые принялись по ней стрелять. Пули свистели над головами у беглецов, но они, даже не пригибаясь, мчались в сторону черневшего невдалеке леса. До него оставалось уже совсем близко: из черной массы начали проступать очертания могучих дубов, за которыми никаким пулям их уже не достать. И вдруг Устим споткнулся, и товарищи с трудом удержали его.
— Цо? Цо таке? — силясь поставить его на ноги, спрашивал Струтинский. — Зранин?
— В ногу, — сквозь зубы процедил Устим. — А-а, гады…
— Матвий, — приказал Струтинский Горбанцу, — бери батька! Живо!
Друзья подхватили Устима и побежали. Но не сделали они и ста шагов, как Струтинский грохнулся со всего маха на землю. Устим приник ухом к его груди. Убит. Он крикнул Матвею:
— Беги!
— Давай я понесу…
— Беги! Вдвоем все равно не уйти…
— Мене хлопци убьють, як узнають, що я тебе покинув…
Матвей взвалил Устима на плечи и понес. Вот! Вот совсем уже недалеко осталось до леса. А выстрелы тоже все ближе и ближе…
В городе поднялась такая паника, точно взбунтовались крепостные всей губернии. «Собранные с главной гауптвахты военные нижние чины, полицейские чиновники и служители, а также земский исправник, старались всеми способами преследовать и переловить колодников». Его сиятельство граф Грохольский не спал всю ночь, ожидая результатов погони. Он не столько приказывал, сколько умолял:
— Кармалюка! Живого или мертвого. Пусть все бегут, а Кармалюка представьте мне. Ах, какой скандал!
Скандал, конечно, неслыханный. Об этом побеге губернатор должен был немедленно рапортовать наместнику царства Польского Константину. А как рапортовать? Как объяснить, что Кармалюк с одним поленом в руках одолел и стражу и замки? Да чему же после этого удивляться, что народ верит: его никакая пуля не возьмет, никакие замки не удержат! Губернатор приказал немедленно направить в крепость комиссию в составе советника суда господина Словецкого и командира гарнизонного батальона полковника Яковлева. Пусть со всею строгостью раскроют, в каком положении находились тюремные двери и крепостные ворота. А также и сам караул во время возмущения и побега. И особо обратить внимание, не имело ли место послабление с чьей-либо стороны в надзоре и досматривании за арестантами.
От командира 36-го егерского полка, откуда был караул, губернатор потребовал объяснения, караульного офицера поручика Василевского приказал посадить под арест.
Командиру 10-го Уральского казачьего полка, державшего кордонную стражу по границе Австрии и Бессарабии, было послано отношение о строгом примечании, дабы преступники не могли пробраться за границу. Граф Грохольский приказал также написать пограничному правительству и бессарабскому гражданскому губернатору, чтобы в тамошних областях усилены были меры строгого примечания и надзора. Сообщить всем и приметы бежавших разбойников.
Только под утро к губернатору примчался каменец-подольский исправник, доложил:
— Ваше сиятельство, Кармалюк пойман!
— Слава богу! — перекрестился губернатор. — А как другие?
— Вместе с ним еще четыре преступника водворены в крепость. Остальные шесть пока еще пребывают в бегах. Но солдаты 36-го егерского полка, поднятые по тревоге, продолжают усиленные поиски в лесах и близлежащих деревнях.
— Да надежно ли заперли Кармалюка?
— Надежно, ваше сиятельство! Водворили в папскую башню и приковали цепью к стене. Хоть это и преувеличение власти с моей стороны, но я решительно не вижу, как еще его можно удержать.
— Ничего. Пусть на цепи посидит. Но не доверяйте и цепи. Стражу, самую усиленную стражу приставить к нему.
— Это уже исполнено, ваше сиятельство. В самой башне поставлено два часовых и с наружной стороны двери тоже два. Ключи от двери приказано караульному офицеру постоянно держать при себе. Весь состав караула заменен.
На второй день в селе Пудловцах — в трех верстах от Каменец-Подольска — был схвачен Казимир Борщевский. А пяти человекам — из одиннадцати — удалось все-таки скрыться. Якова Струтинского «предали суду божию».
В башне, куда водворили Устима, было сыро и нестерпимо холодно, хотя печка топилась весь день. Настывшие за зиму почти трехметровые каменные стены ненасытно поглощали тепло. Свет проникал только в узкие окна-бойницы, сделанные на высоте в несколько человеческих ростов. А вечером, когда свет в бойницах угасал, Устиму казалось, что он сидит не в башне, а на дне огромного каменного колодца.
Раненая нога опухла, почернела. И так болела, что Устим несколько ночей глаз не смыкал. А штаб- лекарь твердил: ничего, мол, кость не задета, как на собаке заживет.
— Спасибо, ваше благородие, — в тон ему отвечал Устим, не подавая и виду, как ему тяжело. — Попросите, чтобы меня приковали цепью и за больную ногу. Цепь ведь для нашего брата, как говорит начальство, — лучшее лекарство.
