Потом прошел спокойно среди изумленных и испуганных шляхтичей, сел в сани и поехал, никем не остановленный.
Разнеслась всюду молва, что знаменитый разбойник находится в окрестностях Бара. По обычаю сделали на ночь облаву, которая ни к чему не привела. Однако ж такое явное насилие среди белого дня, такая отвага принудили местную власть к большей деятельности. Кармалюк понял это и перенес свою деятельность в другие места. Именно в Литинский уезд. Здесь он разгромил пана Фигнера. В январе 1827 года под разбойничьим ножом пали арендари в Гуте, потом в Гришках.
Администрация потеряла голову: смелый разбойник издевался над ней ежеминутно. И вот шляхта снова принимает на себя обязанность схватить Кармалюка. Небогатая местная шляхта, связанная родством и соседством, как это обыкновенно бывает у нашей шляхты, не теряла присутствия духа. Она укрепляла свои дома надлежащим образом, запасалась оружием и стала ждать разбойника, который грозил нападением.
В Кальной-Деражне жил пан Феликс Янчевский, за свою страсть к речам прозванный деражнянским Демосфеном. При всяком удобном случае он готов был выступить с речью: на крестинах, на свадьбах, погребениях, сеймиках. Словом, где только представлялся к тому удобный случай. Служил он сначала в польском войске, потом в русском. Жадный, буйный, он был человеком отсталых понятий. На крестьянина смотрел с точки зрения эконома: считал его хамом и был убежден, что против всякой его неисправности и погрешности простейшее и наиболее соответственное средство — кнуты, кнуты, и ничего более.
Несказанно сердило пана Феликса, что какой-то там мужик приобрел славу грозного разбойника и наводит на всех страх. Грозился он, что поймает разбойника. Кармалюк же, узнав об этом — а он имел везде шпионов, — объявил, что пустит с огнем дом и имущество Янчевского, а самого пана, закоптит в дыму.
И вот началась борьба. Скрытная, упорная, продолжительная. Кармалюк, желая получить самые подробные сведения о своем противнике, часто заглядывал в Кальную-Деражню, главным образом к жившему там шляхтичу Ольшевскому, своему горячему стороннику. Местный арендарь, хорошо знавший Кармалюка, высмотрел, где он останавливается, и тотчас же поспешил к пану Янчевскому с известием, которое и зачел в доплату за дешево купленную у него пшеницу.
Нужно было перетянуть шляхтича на свою сторону. Пан Феликс поспешил зазвать к себе Ольшевского и стал убеждать его, что как ни преступен он перед законом, но с него снимут обвинение в соучастничестве, если он даст знать о прибытии Кармалюка».[17] Так передают одну из страниц истории Кармалюка его современники, люди враждебно к нему настроенные и тем не менее вынужденные отдать должное его смелости, находчивости, его влиянию в народе.
Не видя никакой возможности поймать Кармалюка, суд решил сделать это «через употребление на то даже денежного вознаграждения». Заседатели обыскивали дома тех, на кого падало подозрение в сочувствии Кармалюку. Унтеры ходили с командами солдат по корчмам и хватали всех, кто попадался под руку. Каждому хотелось поймать Кармалюка и получить вознаграждение. Фельдфебель 6-й мушкетерской роты Казанского полка схватил одного мужика «по неимению письменного вида», привел к командиру роты, браво доложил:
— Ваше благородие, по всем приметам Кармалюк пойман!
— Где? Как? — удивился поручик Лазаревич.
— Лично мной, ваше благородие! В корчме Гдовой! Но он говорит, что не Кармалюк, а Жук. Но мы знаем таких жуков!
— Давай его сюда!
Фельдфебель привел пойманного, и поручик принялся допрашивать:
— Как прозываешься?
— Грыцько Жук, — отвечал тот и, не ожидая вопроса, зачастил: — Сидел два года, ваше благородие, в Литинском остроге. Совсем безвинно. Выпустили по милостивому манифесту. Преступления никакого не сделал, про разбойников ничего не знаю. Про Кармалюка, про какого пытал пан фельдфебель, совсем не знаю.
— Глядите, ваше благородие: точно по уставу чешет! Слово в слово все то, что мне тарабанил. А ведь по роже видно — разбойник. Разбойник, и с самой большой дороги! Я его вмиг раскусил.
— Молчать! — перебил фельдфебеля поручик.
— Слушаюсь! — вытянулся перед начальством фельдфебель, а Жук, глядя на него, тоже опустил руки по швам и испуганно замигал глазами.
— Так ты, значит, не Кармалюк? — снимая пистолет со стены, продолжал допрос поручик. — И даже ничего не слышал про него?
— Ни, ваше благородие! Я Жук…
— Молчать! Да как же ты, протоканалья, ничего не слышал о Кармалюке, когда о нем вся губерния только и говорит? Молчать! А сидел за что? За разбой! Молчать! — рявкнул опять поручик, видя, что Жук хочет возразить. — За разбой! А под чьим атаманством? Под Кармалюковым! И чему же ты, подлец, научился в остроге! Молчать! Тебя, мерзавец, государь помиловал, а ты опять за свое? Куда ты из острога был отправлен?
— В Нетечинцы Новые.
— Почему не стал там примерно трудиться, а опять ушел шататься? Отец у тебя есть?
— Нема. Он давно уже с земли ушел.
— Значит, и отец, и дед гайдамаки? Весь род? Кто твой помещик?
— Пан Тверовский, ваше благородие.
— Порол он тебя розгами?
— Ой, клято порол, ваше благородие. Потому я и ушел, что никакого терпения мово…
— Молчать! Мало он тебя, каналью, порол! Прогнать бы тебя, мерзавца, сквозь строй в четыре тысячи человек! Ты бы тогда не стал разбойничать с шайкою Кармалюка!
Долго поручик вел допрос в таком «поучительном» плане, а потом приказал фельдфебелю отправить Жука в суд. А суд определил: «Как из собственного его показания видно, что он, не находясь на грунте, скитался по разным местам, то и наводит на себя сомнения — не был ли в шайке Кармалюка. Для того означенного Жука для улики в том, не участвовал ли он в нападении на шляхтича села Комаровец Островского, препроводить по открытому листу з караулом к вашему благородию, так как производится о сем нападении исследование». А исправник не медленно водворил Жука в тот же острог, откуда он совсем недавно был выпущен по манифесту. Логика тут была железная: участвовал ли он в разбое вместе с Кармалюком или нет, пусть сидит под замком — так оно спокойнее будет.
На основании точно таких же «неопровержимых улик» в острогах Литина, Летичева, Могилева, Каменец-Подольска и других городов томились сотни людей. Многие из них не имели действительно никакого отношения к загонам Кармалюка. А те, кто действовал с Кармалюком, ни под какими угрозами не признавались в этом, как и Жук, и властям оставалось только удивляться преданности народа Кармалюку.
Поиски человека, который согласился бы предать Кармалюка, начались среди шляхты. Как только исправник узнал, что шляхтич Ольшевский связан с Кармалюком, он немедленно приказал доставить его в Литин. Выдержав его несколько дней под самым строгим арестом, исправник принялся за обработку. И шляхетская душонка Ольшевского не выдержала: за то, что его освобождали из-под ареста и обещали не привлекать к суду, он дал письменное обязательство исправнику «не упустить открыть место нахождения Кармалюка с товарищами».
— Тоже за Кармалюка?
— За його, люды добри, — отвечал Грыцько Жук своим соседям по камере.
Не успел Жук осмотреться, как дверь вновь открылась и в камеру втолкнули старого солдата.
— Тоже за Кармалюка?
— За него, братцы, за него…
— А ты, служивый, хоть видел его?
— Видел не видел, то начальству, поди, лучше знать, — шуткой ответил солдат. — А вот как Кармалюк двух панов оставил в дураках — могу рассказать, ежели охота послушать.
