— Вряд ли это могло бы оскорбить мой слух. До замужества я работала продавщицей и приходилось слышать всякое.
Она замолчала. Слово «замужество» мысленно вернуло ее в прежние времена, и по ее задумчивому взгляду Джон понял, что она сейчас витает где-то далеко. На мрачном фоне серого камня ее залитая солнцем фигурка в зеленой юбке и белой блузке выделялась ярким пятном, золотые браслеты мелодично позвякивали на ее запястьях, когда она выставила вперед руки, чтобы облокотиться о парапет. Она казалась выше ростом благодаря гордой осанке и стройной грациозности тела. Такая женщина, подумал Джон, могла бы смотреться где угодно…, и на танцевальной вечеринке, и на самых изысканных приемах… Но только не в гуще этих киренийских интриг. Она влипла в эту историю благодаря Шебиру, и Джон с трудом представлял себе, что она могла на самом деле любить Кирению… Женщины, попавшие в политику, выглядят совсем иначе… Они всегда или очень тощие, или, напротив, растолстевшие…
Усталость и гнев, казалось, улетучились, теперь она была молода, свежа и…, так привлекательна, что ни один мужчина не смог бы устоять перед нею. — Если бы она сейчас стояла вот так, как теперь, облокотившись о перила открытой площадки какого-нибудь отеля в Каннах, ни один мужчина не смог бы пройти мимо…
— Скажите, — проговорила она, прервав его мысли, — вы хорошо знали Хадида в Оксфорде?
— Не очень. Мы были в одной команде по регби, а однажды вместе провели уик-энд в Уэльсе. Мы учились в разных группах и редко виделись.
— А как вы находите, он сильно изменился с тех пор? Нет, ну конечно же изменился.
— Это было очень давно, с тех пор много чего произошло.
Мэрион кивнула:
— В те времена Хадид был совсем другой… Подвижный, веселый, даже немножечко чокнутый. А сейчас он весь погружен в мысли о Кирении. — Она сделала порывистый жест рукой, словно желая отмахнуться от нахлынувших воспоминаний и, как показалось Джону, перейти к более приятной теме. — В Оксфорде его любили?
— О да, очень. Хотя, по правде говоря, он вел несколько иную жизнь, нежели я. Более подвижную и насыщенную и более дорогую. Я мало виделся с ним.
Она резко выпрямилась.
— Сейчас я вижу эту перемену, а раньше не замечала. — В голосе ее снова послышалась твердость, и от легкого, дружелюбного создания, стоявшего перед ним всего минуту назад, не осталось и следа. — Это было ужасно. Он всегда любил англичан, а потом возненавидел их. Он разрывался на части, любовь и ненависть жили в нем одновременно. Но долго так продолжаться не могло, ему пришлось выбирать. И он сделал свой выбор.
Я тоже сделала выбор, потому что была его женой и любила его… Так, наверное, и должна поступать настоящая жена. — Она помолчала, потом, глядя Джону прямо в глаза, проговорила:
— Простите меня. Я не должна была говорить о подобных вещах, ставя вас в неловкое положение…
И прежде чем он успел что-то ответить ей, она резко повернулась и пошла прочь, мимо часового, стоявшего на посту возле дверей Колокольной башни.
Часовой Хардкасл видел, как майор Ричмонд повернулся и побрел вдоль парапета к Флаговой башне. Потом хлопнула дверь, но часовому было совершенно безразлично, о чем говорили майор Ричмонд и Мэрион Шебир. Он смотрел на небо и думал о том, что сегодня субботний день и до вечера еще далеко. Дома он мог бы еще успеть попасть на матч… А может быть, уже и нет. Он забыл про разницу во времени. Ладно, после смены караула можно будет послушать матч по Би-би-си. Если саррейцы все еще держат ворота, значит, у них есть шанс… Вот черт! А в этой проклятой дыре не найдется и клочка хоть мало-мальски ровной земли, чтобы поиграть хотя бы в лапту, не говоря уж о крикете.
Шлепая босыми ногами по каменным ступенькам, на галерее появился Абу. Он прошел мимо часового в башню, на лице его застыла блаженная гримаса, как у разомлевшей на солнце кошки, а полы белой рубахи развевались на ветру.
— Эй, Абби! — весело окликнул его часовой. — А почему бы тебе не задрать рубаху и не погреть на солнце свою черную задницу?
Шедший на север от Моры английский военный корабль ее величества «Данун» недолго держался избранного курса. Удалившись от Моры на четыре мили, когда вдалеке уже виднелась лишь висевшая над островом дымка да белая шапка облаков, окутывавшая вершину Ла-Кальдеры, судно изменило курс, начав огибать остров.
Обойдя его по периметру на три четверти, «Данун» снова лег на прежний курс. Его радары не обнаружили ничего подозрительного, заметив только гамбургское грузовое судно «Ольденбург», шедшее в Порт-Карлос и находившееся в момент наступления темноты в двенадцати милях к юго-востоку от «Дануна».
Тедди Берроуз знал «Ольденбург». Тот курсировал между Канарами, Мадейрой и Сан-Бородоном и занимался перевозкой бананов, табака и лесоматериалов. Берроуз знал все корабли, курсирующие в здешних водах, вплоть до самых маленьких рыболовецких суденышек. На сей раз он получил четкое предписание адмиралтейства патрулировать, воды Сан-Бородона.
А это означало, что «Данун» теперь будет редко заходить в Порт-Карлос. Но он в некотором роде был даже рад этому. Его жена Дафни просто не мыслила себе, что он может ночевать не дома, в губернаторской резиденции, а на борту судна вместе с остальной командой. Это обстоятельство его смущало. Берроуз не любил использовать служебное положение в личных целях.
Теперь, по крайней мере, у него будет оправдание… Сейчас, стоя на капитанском мостике, подставив лицо навстречу теплому ночному ветру, он смотрел вдаль, на видневшийся впереди маяк, возвышавшийся над южной оконечностью Сан-Бородона, и чувствовал себя спокойно и уютно. Если бы он в свое время не передумал, то сейчас, быть может, совершал бы ежедневные прогулки по Сити со складным зонтиком в руках, задыхался от городской копоти и выкладывал бешеные деньги за обычный ленч… Он даже удовлетворенно крякнул при мысли о том, насколько близок он был к подобной участи.
С кормы доносились голоса и смех матросов. Кто-то швырнул за борт окурок, и тот, ярким огоньком разрезав ночную мглу, исчез в черном бархате вод.
На полуюте, отделившись от остальных, сидели старшина Гроган и начальник судового лазарета Эндрюс. Между молодым человеком с веснушчатым, задиристым лицом и степенным старшиной сложились дружеские отношения. Правда, они никогда открыто не демонстрировали их, за исключением тех случаев, когда вместе сходили на берег в увольнительную, и тогда-то уж точно отводили душу, надираясь до чертиков в каком-нибудь портовом кабаке.
— Интересно, долго мы еще будем вот так крутиться вокруг да около? — проговорил Эндрюс.
— Долго. До тех пор, пока эта шваль будет торчать на Море.
Никто не должен проскочить туда и помочь им удрать.
— Тоже мне умники! — Эндрюс скривил губы в презрительной усмешке. — Хоть бы иногда шевелили мозгами. Я разговаривал с сержантом Бенсоном перед отплытием. У него всего-то двенадцать человек. Двенадцать! Представляешь? Теперь их так нагрузят работой, что и напиться-то будет некогда.
— Им же лучше. Они и так много пьют. Хватит с них.
Эндрюс распечатал пачку сигарет, Гроган взял из нее одну и откинулся назад. В Порт-Карлосе их, должно быть, уже ждет почта, и для него наверняка есть пара писем от его хозяюшки. Уж чего-чего, а письма сочинять она большая мастерица. Интересно, что она на этот раз учудила? Вечно придумывает что- нибудь новенькое. То кухню перекрасит, то во дворе порядок наведет, да так, что уж лучше бы этого совсем не делала… Возьмет, например, да и выкопает куст, чтобы посмотреть, есть ли у него корни. Гроган мысленно представил себе свою супругу. Низенькая, коренастая, с неизменной улыбкой на лице. Жаль вот только, что не дал им Бог детей. Да что поделаешь? А ведь она могла бы все свое время посвящать им! Единственно, когда улыбка сходила с ее лица и на нем появлялось выражение неподдельного горя, это когда ей говорили, что у нее нет… Гроган вдруг почувствовал нежность к этой женщине, такой близкой и дорогой ему. Да пусть делает что хочет! Пусть даже обдерет с дома крышу, если ей так нравится.
А рядом с ним Эндрюс сидел, устремив взгляд в небеса, и ни о чем не думал, по крайней мере старался ни о чем не думать, и находил это занятие нелегким. Об этом он прочел в «Ридерз дайджест». Как-то смешно
