— Встреться с ним. Если ты отошьешь его, все в порядке. Но я разрекламировал тебя просто потрясающе. Там была его дочка, та с “Фейсл Вегой”, и ты бы только видел, как заблестели ее глаза, когда я рисовал твой портрет. Хотя, должен признаться, я полагал, что ты находиться в лучшей форме. И тем не менее...
— Спасибо за виски. — Я потянулся к двери.
— Ты уходишь?
— Да, пообедать. Мне было дано указание не забывать об этом.
— Ты меня разочаровываешь.
— Временами я сам себя разочаровываю. Но мне нужен отдых. Иногда человек просто должен куда- нибудь уехать.
— Зачем?
— Я пришлю тебе открытку и все объясню.
Я вышел.
Такие вот дела. Человеку всегда следует знать, что он хочет делать и, по возможности, почему он хочет делать это. А что я не хотел делать, так это искать украденную машину. Пусть О'Дауда покупает себе другую. А если к украденной машине прилагалось еще что-то, пускай это беспокоит кого-нибудь другого. Для этого существует Скотланд-Ярд, Интерпол и им подобные. Да, одиннадцать месяцев в году я работаю, если есть работа, но приходит сентябрь, сезон туманов и спелых и сочных плодов, и я беру отпуск.
Но не в этот сентябрь.
В четыре часа того же дня я сидел в “Роллс Ройсе”, скользящем, как горячий нож по маслу, по автостраде А21 в направлении Суссекса.
Объяснение было очень простым и очень человеческим. У Херрика, конечно, были строки на этот случай, не только потому что он угадал ее имя, а потому что он, как и я, был девонширцем, а девонширцы, в противоположность школе мыслителей “от сохи”, — большие романтики, особенно когда дело касается шелеста шелков идущей женщины, приятного и мягкого строения ее одежд... и в завершении очень сильная строчка: “...О, как этот блеск пленит меня!” Он пленил меня ровно в двадцать секунд.
Без двух минут три я сидел, закинув ноги на стол, и читал августовский номер “Криминалиста” — почему-то издательство “Форензик” всегда присылало мне бесплатные номера. Я уже полностью погрузился в редакторскую статью, посвященную особенностям пыли, когда уставшим горном загудела внутренняя связь и Уилкинз сказала:
— За вами пришла машина мистера Кэвана О'Дауды.
— Отошли ее обратно. — Я отключился.
Анализ обычной домашней пыли, читал я, выявляет наличие в ней целого ряда таких веществ, как окись кремния, оксиды алюминия и железа, окись магния, известь, оксид титана, щелочи...
Снова раздался гудок.
Уилкинз сказала:
— Шофер мистера О'Дауды хотел бы поговорить с вами.
— Скажи шоферу мистера О'Дауды, — сказал я, — что я не договаривался о поездке к его хозяину. Скажи ему, если его интересуют личные подробности, что мне не нужна работа. Мне нужен отдых. Скажи ему...
Уилкинз отключилась, без сомнения, испугавшись, что последуют более яркие выражения.
Через три секунды дверь в мою комнату открылась. Я поднял голову, и это, конечно, было смертельно. Удар был нанесен прямо промеж глаз.
Секунду-другую она молча смотрела на меня, пока я моргал, пытаясь отделаться от блеска в глазах. Затем она закрыла дверь и медленно прошла к столу. Ее одежда по-настоящему струилась, даже с присутствовавшим в ней очень приятным моментом маленького беспорядка. Это даже скорее был только намек на него. На ней было серое шелковое платье с крошечными золотыми и серебряными прожилками, на которых при каждом ее движении изгибались и вытягивались лучи света. Если вы можете представить платье, сшитое из воды с играющими на ней золотыми и серебряными солнечными зайчиками, то мне не нужно больше ничего говорить. В самом низу выреза на груди был маленький изящный бантик, похожий на готовую вспорхнуть бабочку.
Она сказала:
— Что все это значит? Я проделала такой путь до Лондона специально за вами.
Сделав усилие, я произнес:
— Если вы — шофер мистера О'Дауды, то на вас прекрасная униформа.
— Не будьте болваном. Я — его дочь Джулия.
Я встал. Я не стал бы этого делать перед шофером, но дочь миллионера — совсем другое дело. И даже если бы она не была дочерью миллионера, я бы все равно сделал это. Ей было немногим за двадцать, у нее были черные как воронье крыло волосы и ярко-вишневые губы. Ее лицо покрывал приятный загар, ее темные глаза смотрели вызывающе независимо, а приятно подчеркнутый подбородок предполагал наличие в ее характере такой черты, как упрямство. Ее лицо было красивым, немножко цыганским, но исполненным самоуверенного великолепия.
Она была выше меня, но меня это не беспокоило. Хорошая вещь в любом виде хороша. Я продолжал стоять, дрожа как пойнтер, ожидающий команды к началу охоты.
Она сказала:
— Красивое платье, не правда ли? Жак Фат.
— Не могу оторвать от него глаз, — сказал я. — Я — Рекс Карвер.
В ответ на мой упорно продолжающийся идиотизм она слегка подняла глаза и сказала:
— Я знаю. Но вы не совсем соответствуете тому описанию, которое дал Миггз. Кое-где смазаны грани.
— Осенью, — сказал я, — я всегда начинаю немного распадаться. Мой лучший месяц — май.
Она посмотрела на свои часы — я заметил мягкое поблескивание бриллиантовой оправы — и заявила:
— Я не могу ждать, да и мой отец тоже. Вы едете или нет?
— Я предполагал, — промямлил я, — поехать отдыхать.
— Вы выглядите так, — сказала она, — что вам, возможно, и нужен отдых. Я скажу отцу, что вы не можете ничем помочь. — Она повернулась к двери.
Я пересек комнату и взял свою дорожную сумку.
— Вы явно пытаетесь меня обидеть, — сказал я. — Но мне все равно. С вами я поеду куда угодно. — Я широко улыбнулся ей. Это стоило определенных усилий, но я подумал, что дело того стоит. — Джулия О'Дауда. Замечательное имя. Дикая ирландка с развевающимися под свистящими порывами ветра волосами и...
Она пошла к двери, говоря:
— Я — его падчерица. Меня зовут Джулия Юнге-Браун. И в машине вы сядете на заднее сидение. Я не люблю, чтобы на моем колене лежала чья-то рука, когда я веду машину. Хорошо?
— Хорошо, — сказал я.
Я покорно последовал за ней к выходу. Уилкинз посмотрела на меня с деревянным выражением лица.
Я сказал:
— Следующий раз, когда ты будешь использовать слово “шофер” в телефонном разговоре, называй пол. Меня уводят в рабство.
Джулия, идущая впереди, засмеялась. Это был замечательный звук, словно быстрый ручеек пробежал по камням.
Уилкинз сказала:
— Я позвоню миссис Мелд и скажу, что вы не вернетесь сегодня.
Это была не “Фейсл Вега”, а большой черный “Роллс”, немного походивший на катафалк и такой же тихий и спокойный на заднем сиденье как траурный зал. Рядом со мной, зажатая в серебряном кронштейне, находилась труба, ведущая в водительский отсек.
Когда мы проезжали по Вестминстер Бридж, я посвистел в трубу и сказал: — А что случилось с
