него умирают. Врачи ищут лекарство. Он стал чаще приглашать ее в свой дом, и обычно она приезжала с охотой. Чтобы помочь ему с огородом, так он говорил, и Зои почти никогда не отвечала отказом. Константин знал, как она скучала, сидя в своем городе, по возне с огородом. Иногда она приезжала на поезде одна, иногда привозила с собой мальчишку. Что он тут мог поделать? Мальчишка был неплохой, тихий, умел сам найти себе занятие. Константин гадал, когда он начнет слушать кошмарную негритянскую музыку, когда вернется домой из школы с пистолетом. Но старался и об этом помногу не думать. Он и Зои проработали в огороде всю весну, лето и осень. Огород у него был отличный, защищенный травянистым склоном холма, другая сторона которого резко обрывалась в Атлантику. Константину пришлось пригнать сюда два грузовика хорошей земли, потому что в такой близи к океану ни хрена не росло. И огород расцвел, частью благодаря привозной почве, частью — пестицидам и удобрениям, которыми Константин потчевал его в отсутствие Зои. Она подобные дела не одобряла, так зачем же ей о них говорить? Пусть себе думает, что латук, фасоль, помидоры так хорошо принялись и листья у них такие блестящие и красивые лишь потому, что за ними любовно ухаживали. Когда Константин копался с ней в огороде, в нем что-то менялось. Он начинал чувствовать, что правильно прожил жизнь. Разбил огород для больной дочери. Дал ей возможность любоваться океаном.
На все это время, проведенное им с дочерью, пришелся всего один неприятный момент — в сентябрьский вечер, когда Зои сняла с куста зрелый помидор.
— Красавец, верно? — сказала она. Зои сидела на корточках, держа помидор в ладонях поближе к груди, как птицу.
— Ты же помидоры терпеть не могла, — сказал Константин.
— Я выросла.
— Да. Слушай, а неплохой у нас урожай получился.
Он опустился рядом с ней на колени. Она была в великоватых ей джинсах и старой полосатой футболке с обмахрившимися по краям рукавами — ровно в той одежде, которую он всегда ненавидел, однако сейчас Зои выглядела в ней такой прекрасной, точно каждая секунда ее жизни, каждое состояние, в каком он ее когда-либо видел, вели к этому мигу, к бледной и спокойной Зои посреди сентябрьского огорода с катившим за ее спиной валы Атлантическим океаном и зрелым помидором в чаше ладоней. Его маленькая девочка. Самая молодая, незапланированная, та, которую он потребовал назвать в честь его бабушки, хотя Мэри дала бы ей имя Джоан или Барбара. Константин смахнул пальцем крупицу земли с ее щеки. И почувствовал, как велик его палец, как шершав в сравнении с кожей дочери.
— Мне в последнее время почему-то стало неприятно есть то, что выросло без моего участия, — сказала она. — Магазинная еда выглядит какой-то странной и… не знаю — опасной. Нам же неизвестно
Зои рассмеялась, поднесла помидор ко рту, и Константину вдруг захотелось крикнуть: «Не надо, он ядовитый!» Глупо, конечно. Помидор был ядовит не больше, чем почти все, что обычно едят люди, а может, и меньше. Но, глядя, как она надкусывает помидор, Константин ощутил пробежавший по его сердцу холодок.
— Ммм, — произнесла Зои. — Один из лучших, какие я когда-нибудь пробовала.
А Константином овладел ужас, ледяной страх, который раскачивался в его груди, будто подвешенный на шнурке. Он готов был обнять ее, взмолиться о прощении. Но удержался от этого. Прощения за что? За любовь к ней, за то, что он ведет себя как лучший из отцов, какие только могут быть на свете? Следующей весной он снимет дом на берегу, большой, чтобы места в нем хватило на всех. Дом, в котором смогут отдыхать не только он и Магда, — может быть, на Кейп-Коде. Зои привезет туда мальчишку, пусть он маленько спустит пар.
— Попробуй, — сказала она, протянув ему помидор, лежавший на ладони ее тонкой белой руки.
— Спасибо, милая, — сказал Константин и, приняв от нее помидор, впился в него зубами.
1993
Джамаль жил в нем. Бен думал о глазах и губах Джамаля, о густых потрескивающих волосах. И от этих мыслей его охватывало жалкое, тягостное ощущение, подобного которому он никогда прежде не знал: горячий, влажный комок чувств, непроницаемый, шипящий от страха, надежды, стыда, хотя сам комок состоял не из этих эмоций. Он туго поворачивался в животе Бена. Пугал его. Это была не любовь, не такая, какой он ее представлял. Это походило скорее на его представления о раке — раке, который убил жившую по соседству с ними миссис Маршалл, о комке обезумевших клеток, которые, как выразилась мама, «съели ее». Подобно раку, комок и был им, и не был. Он поедал Бена, все больше заменяя собою то, что съел.
1993
Конни хотелось, чтобы Бен делал в точности то, что она ему говорит. Она стояла на причале, упершись кулаками в бедра, хорошенькая и придирчивая, испещренная бликами отражаемого водой света. Конни питала веру настоящей спортсменки в дисциплину, в силу организованного движения.
— Круговой разворот! — крикнула она.
Бен, находившийся в парусной лодке футах в тридцати от причала, чувствовал, как сильно ей хочется запнуться и стать. Как хочется надуть его. Ему потребовалось меньше двух дней, чтобы понять всю леность лодки, ее потребность провести жизнь дремля, тычась носом в край причала. Лодку следовало запугивать и улещать. Она была комнатной собачонкой. А он-то на-воображал себе волчару, бегущего машистым шагом по блестящей, исчерна-синей воде. Рассекающей ее совершенным когтем.
— Это не лодка, а свинья! — крикнул он.
Парус «Рыбы-луны» повернулся, надулся, засветился, и на миг Бен полюбил лодку за ее сдержанную, но упрямую жизнь. Даже у комнатной собачонки случаются мгновения животной уверенности в себе, беспощадной грации.
— Хорошо! — крикнула Конни. — Теперь поворачивай к бую.
Бен повернул к бую, миновал его, повернул назад. Повисел, выправляя гик, над спокойной водой. В лодке всегда находилось что делать. Он почти чувствовал, что ей требуется. Оказывается, он обладал инстинктом яхтсмена, автоматическим пониманием того, как парус отзывается на ветер.
— Снова к бую! — крикнула Конни. Бен повернул к бую, прошел мимо него, легко развернул лодку. Взглянул на причал, на горстку крытых серым гонтом домов, на светлый полумесяц пляжа. Там, на пляже, ожидал своей очереди Джамаль. Стоял на песке, костлявый, в просторных белых джинсах, сцепив на загривке коричневые руки. Джамаль смотрел на воду, на Бена в лодке. И Бен заставил себя думать о ветре, наполняющем парус. Думать о Конни, готовящейся выкрикнуть следующую команду.
Потом настал черед Джамаля. Бен стоял на причале, наблюдая. У Джамаля дар яхтсмена отсутствовал, но даже в беспомощности своей он сохранял балетную точность движений, дерзкую властность. Парус дрогнул, потерял ветер. Конни, чашей приложив ко рту сильные, короткопалые ладони, вопила, требуя кругового разворота. В лодке Джамаль выглядел невозмутимым и обреченным, как юный принц. Солнце вспыхивало на гладких, медового тона мышцах его спины, на черном проволочном мотке волос.
— Круговой
— Твой кузен схватывает все медленнее, чем ты, — сказала Конни.
— Он просто не спешит делать то, что ему велят, — ответил Бен.
— Неплохо сказано
