Никто не мешал мисс Пиласки выступить в собственную защиту. Она могла попытаться оспорить показания миссис Ноутон. Но она предпочла молчать. Она сама призналась в содеянном и подписала свои показания. Все это позволяет заключить: перед нами убийца, совершившая жестокое и предумышленное преступление. Посмотрите на нее! — Сандлер театральным жестом выбросил руку. — Она даже не раскаивается! Видите ли вы хоть малейшие признаки раскаяния на её лице? Нет — только удовлетворение убийцы. Радость от содеянного.
Господа присяжные, перед вами сидит убийца. Выполните свой долг, чтобы уберечь свой семейный очаг, свои дома, своих близких и детей от посягательств подобных женщин!
В глазах Хелен, неотрывно наблюдавшей за Сандлером, я прочел лишь любопытство; в них не было и тени гнева.
Судья Харрингтон в своем обращении к присяжным был предельно краток.
— Законы нашего штата, — сказал он, — не дают вам права изменять меру наказания. Если суд присяжных признает обвиняемого в предумышленном убийстве виновным, мера наказания единственная — смерть через повешение. И мне, как судье на этом процессе, в случае вынесения вердикта «виновна» ничего не остается, как приговорить обвиняемую к смертной казни. Поэтому выбор у вас предельно прост: вы должны определить, виновна Хелен Пиласки, или нет. Вопрос о наказании перед вами не стоит и обсуждать вы его не должны.
Идите теперь, и обсудите этот вопрос со своими коллегами и со своей совестью. Помните: до вынесения вердикта вы должны держаться вместе и не общаться с какими-либо посторонними лицами.
В большинстве американских городов вы можете держать пари на все, что заблагорассудится — были бы деньги. А желающий принять ставку найдется всегда. В Сан-Вердо, например, вы можете поспорить на то, сколько самолетов пролетит у вас над головой за час, сколько машин остановятся за пять минут на красный свет, или — сколько некрологов напечатают в завтрашней газете.
Позднее мне сказали, что поначалу ставки на то, что Хелен вынесут смертный приговор, принимали в отношении два к одному. После первого дня заседания они выросли до трех к одному. Во многих местах держали пари на то, сколько времени будут совещаться присяжные. Самый крупный куш сорвал игрок в «Бриллианте», поставивший на два часа десять минут. На самом деле присяжные отсутствовали два часа и девять минут.
Народу в зал набилось столько, что яблоку было негде упасть. Вокруг меня терлись репортеры, которые назойливо допытывались у меня о шансах Хелен на спасение. Один из них козырял выпиской из полицейского досье, полученной из Чикаго. Художник же — фотографов на процесс не допускали — изобразил Хелен в виде дешевой шлюхи, которая расположилась на скамье в развязной позе, с задранной юбкой, и бесстыдно ухмылялась. Эти шаржи столь же походили на Хелен Пиласки, как я — на царицу Савскую. Я даже не выдержал и воззвал к совести художника.
— Причем тут совесть, мистер Эддиман, когда речь идет о таких тварях, как эта Пиласки, — ответил он. — Лично я против неё ничего не имею, но мне платят за работу. Если я изображу её в виде ангела, то потеряю свое место.
А известный журналист из Нью-Йорка написал так: «Альберт Камю получил бы от процесса огромное удовольствие. Хелен Пиласки заняла бы достойное место в его произведениях — образчик одиночества и опустошенности, заключенных в человеческую оболочку. За все время, что продолжался процесс, она ни разу не показала, что понимает хоть какую-то толику из происходящего вокруг нее. Словно наркоманка, она сама приговорила себя к добровольному изгнанию из земного рая. Хелен Пиласки — не просто хладнокровная убийца и проститутка; она — символ нашего времени: человек без человеческих качеств, личность, полностью утратившая чувства и совесть». И т. д. и т. п.
Когда я вернулся в пустую комнату адвокатов, Милли Джефферс принесла мне кофе.
— Выпейте в честь поражения, босс. Да, Блейк, ты и в самом деле не криминальный адвокат, а я — не Дорис Дей. И не Мерилин Монро. Ну и что! Жить-то нам все равно надо.
— Думаешь, это конец, Милли?
— Да, Блейк. Полная безнадега.
— Но хоть кто-нибудь мог бы её спасти, Милли? Другой — не я?
— Босс, эту дамочку с самого начала собирались повесить, — терпеливо объясняла Милли. Она словно говорила с ребенком. — Ты ввязался в эту историю, хотя уже изначально все в ней было расписано, как по нотам. Возьми лучше Клэр, детишек и меня и — мотай отсюда подальше. Лос-Анджелес — рай по сравнению с этим болотом. А здесь что? Содом и Гоморра с уймой церквей — обителью благочестивых лицемеров. Знаешь, что боссы нашей мафии выплатили архитектору новой баптистской церкви пять тысяч за проект? У нас сорок три церкви и синагоги на сто десять тысяч человек населения и — самый высокий в мире процент самоубийств. По-моему, Сан-Вердо — это клоака мироздания, сточная канава страстей человеческих. Да сгорит она в геенне огненной! Давай удерем отсюда.
— Просто удерем и все?
— Да. Это — единственный выход.
Присяжные вернулись в зал. Два часа и девять минут — замечательный срок, когда на карту поставлена человеческая жизнь. В зале было не протолкнуться, и старый Харрингтон не без самодовольства спросил присяжных, пришли ли они к общему решению.
— Да, ваша честь, — ответил председатель.
— И каково оно?
— «Виновна», ваша честь.
— Хотите провести поименное голосование, мистер Эддиман? — спросил меня судья.
Я смотрел на Хелен, наши взгляды встретились — глаза её были задумчивы, лицо спокойно.
Я ответил, что хочу.
Все присяжные поочередно подтвердили, что согласны с вынесенным вердиктом. Затем судья назначил дату оглашения приговора. Через неделю.
Хелен сказала:
— Спасибо, Блейк. И вам, Милли. Вы были очень терпеливы и добры ко мне. Спасибо за все.
Глава десятая
Клэр сама перезвонила ко мне в контору.
— Как ты, Блейк?
— Жив пока, — уныло ответил я. — Раны, правда, кровоточат. Постарел немного. Мудрости не набрался и желания стать криминальным адвокатом по-прежнему не испытываю.
— Блейк, ты поверишь, если я скажу, что от всей души желала тебе победы? Я молилась за тебя.
— Почему?
— Потому что я люблю тебя, Блейк. И… ты мне нужен.
— Ты её ненавидишь.
— Нет, Блейк. Она мне безразлична. А вот ты — небезразличен.
— Что ж, в любом случае я проиграл.
— Приходи ужинать, Блейк.
— У меня тут скопились целые горы работы. Я все дела запустил.
— Блейк, я накормлю детей и уложу их спать. Мы с тобой можем поужинать и в восемь, и в девять и даже в десять. Когда угодно. Только приезжай.
— Хорошо. Я приеду.
Все это было бесполезно. Между нами пролегла пропасть обмана, ведь за все годы совместной жизни я никогда не изменял Клэр. Удар был для Клэр страшный, тем более, что вести обрушились на неё с пугающей неожиданностью. Тем не менее сражалась она за меня и за нашу семью с мужеством, достойным
