Джо Апполони.
— Значит, вот вы какой, Блейк Эддиман, — пробасил он. — Я провел в суде целый день, и смело говорю: ваша подзащитная — поразительная женщина. Да, просто необыкновенная. Как мне к вам лучше обращаться — как к Блейку или мистеру Эддиману? Кстати, почему вас назвали Блейк? В честь девичьей фамилии матери?
— Да, сэр.
— Откровенно говоря, я этого не одобряю. Она, должно быть, была прихожанкой «высокой церкви»[6]?
Я кивнул.
— Так я и думал. А я вот предпочитаю имена, которые что-то значат — Гидеон, Саул или Енох, например. Впрочем, вряд ли вы пришли ко мне, чтобы обсуждать имена. Джо сказал мне, что суд здорово выбил вас из колеи — и немудрено. На мой взгляд, подобную высшую меру наказания нужно вообще отменить. Вы не возражаете, если я все-таки буду называть вас Блейк?
— Нет, сэр.
— Тогда я хочу сразу прояснить для себя кое-что. Почему вы не обратились к собственному пастору, Блейк?
— Я не посещаю церковь. А моя жена водит детей в методистскую церковь — её родители были убежденными методистами.
— А вы не верите в Бога?
— Даже хуже того — я сам не знаю, верю я или нет.
— Хуже или лучше — это ещё бабушка надвое сказала, — пожал плечами Хикс. — Хотите выпить? У меня хорошее шерри припасено.
Самый подходящий напиток для духовного лица. Почему? Видите ли, Блейк, жить среди идиотов — это вовсе не повседневная повинность, а искусство. Откуда, черт возьми, мне знать, что именно шерри — самый подходящий напиток для отца-пресвитерианца? Просто я в это верю, вот и все, — он достал бутылку и наполнил два стакана. — Итак, Блейк, чем я могу вам помочь? Надеюсь, вы не станете просить меня заступаться за эту девушку? Она ведь, судя по фамилии, католичка? Да?
— Боюсь, что помощь нужна мне самому.
— Почему?
Некоторое время я сидел молча, в то время как священник потягивал шерри, с любопытством наблюдая за мной.
— Не торопитесь, — сказал он минуту спустя. — Можете вообще ничего не говорить. Попьете шерри, посидите и уйдете. Или останетесь. Как вам удобнее, Блейк.
— Допустим, — сказал я наконец, — что к вам пришел некто и заявил, что он посланник Бога. Как бы вы это восприняли?
— Ах, вот вы о чем. Что ж, в первую минуту я решил бы, что передо мной чокнутый.
— Почему?
— Потому что Господь не шлет нам своих посланников, Блейк. Он в них не нуждается.
— Откуда вы знаете?
— Это основной вопрос в любом религиозном диспуте. Откуда вы знаете? Должно быть, мы боимся отвечать на него из опасения, что, ответив, станем на путь отрицания самих основ бытия, созданных Господом. Впрочем, это довольно спорно.
— А как же Христос?
— Христос был Его сын.
— А не могли у него быть другие сыновья?
— Нет.
— Жаль, что я не могу сказать «нет» с такой же уверенностью, как вы, святой отец. Впрочем, мне вообще куда более свойственно сомневаться, чем утверждать. Могу я задать вопрос, который покажется вам кощунственным?
— Мне ничего не кажется кощунственным — если я соответственно настроюсь, конечно. Пусть даже внутренне мне захочется вас отлупить — все равно я буду держать себя в руках. Спрашивайте.
— Почему вы так верите в Христа?
— Потому что он — основа моей веры. Потому что Он умер, чтобы спасти нас, а потом восстал из мертвых.
— Если вы в это верите.
— Упаси вас Господи в это не верить, Блейк.
— Да, сэр, но ведь сотни миллионов в это не верят — мусульмане, иудеи, буддисты…
— Да снизойдет на них прощение Господне.
— Буду прям, святой отец, — сказал я. — Меня интересует вот что: если это случилось однажды, почему оно не может повториться снова?
— Ответа на ваш вопрос не существует, Блейк. Вы сами это знаете.
— Это слишком просто. На самый насущный вопрос ни у кого не находится ответа.
— Таков смысл веры, Блейк. Верить нужно беззаветно. Неужто, идя ко мне, вы ожидали чего-то другого?
— Нет, конечно.
— Вы не хотите продолжить этот разговор? Посланник, о котором вы спросили… вы ведь не абстрактный вопрос мне задали, верно? Вы столкнулись с кем-то, кто утверждает, что послан нам Господом? Это так?
— В той форме, в какую вы это облекаете, мой вопрос звучит очень глупо.
— Вы отнюдь не кажетесь мне глупым.
— Но тем не менее это так, святой отец, — горько произнес я. — Я влюблен.
— В буквальном смысле?
— Да.
— Что ж, об этом можете не говорить.
— Да я и не в состоянии.
— Вы ведь, кажется, женаты?
— Да, святой отец. И к тому же — живу в Сан-Вердо.
— Боюсь, Блейк, что вы сами загнали себя в тупик, из которого нелегко выбраться. Даже не знаю, что вам и посоветовать.
— А если бы такое случилось с вами, к кому бы вы обратились? — спросил я.
Преподобный Хикс задумался.
— Трудно сказать, Блейк. Ведь вера иррациональна и непознаваема. Разумеется, будучи священником и, надеюсь, не самым худшим, я был бы страшно польщен, обрадован и возбужден, если бы в один прекрасный день в мою дверь постучал посланник Господа. С другой стороны, это non sequitur[7], потому что в тот миг, когда я его впущу, слепая вера исчезнет, уступив место реальности. А вера и реальность несовместимы.
— И все-таки, святой отец, вы не ответили на мой вопрос, — напомнил я.
— Я не могу на него ответить.
— Значит, нам обоим следует обратиться к психиатру. Он сумеет все объяснить.
— А вы не хотите рассказать мне все, как есть? — спросил Хикс, почти умоляюще.
— Нет. Это не поможет.
— Что ж, Блейк, дело ваше. Однако, раз уж вы так настаиваете на ответе, то я бы на вашем месте обратился к одному из специалистов в своей собственной области.
— К пастору?
— Нет, скорее к раввину, — вздохнул Хикс. — Но не потому, что они больше знают. Хотите ещё шерри, Блейк?
— В девяти случаях из десяти, — сказал мне раввин Макс Гельберман, — иноверец обращается ко мне с просьбой помочь ему жениться на еврейке.
