сложности, ибо его мобильность является неотъемлемым элементом бегства.
3. Если бы в нашем распоряжении оказался какой-нибудь поезд на паровой тяге, в качестве горючего использующий уголь, – всего предпочтительнее товарняк, а в его отсутствие любой поезд дальнего следования, – нам оставалось бы только проскользнуть в локомотив и зашвырнуть револьвер в топку, и в скором времени он обратится в пепел. Если до локомотива добраться не получается, мы всегда имеем возможность спрятать револьвер в тендере: мы захороним оружие в аккуратной нише, отрыв пару метров угля. Описанный метод особенно эффективен в случае, если поезду вскоре предстоит пересекать границу – желательно враждебного государства. Чем далее окажется от нас орудие преступления, тем лучше.
4. Если нам абсолютно незачем торопиться с уничтожением нашего револьвера, но мы полагаем, что когда-нибудь это все же следует предпринять, нет ничего проще, как подтачивать оружие напильником и каждое утро принимать внутрь по ложке полученных металлических опилок. С течением лет останки пистолета постепенно исчезнут в нашем собственном желудке. Этот метод, хотя поначалу и может показаться чересчур экстравагантным, стопроцентно надежен и неоднократно испытан. Совсем недавно на ночном столике одного почившего в бозе старичка из Лиссабона были обнаружены барабан и рукоятка от револьвера, а также ложка, напильник и пробирка с раствором питьевой соды. А еще засвидетельствованы случаи измельчения и поедания целых велосипедов – включая седло и колеса, – хотя на данный момент ничего не известно об использовании уничтоженных таким образом велосипедов в качестве орудия преступления.
5. Упаковать револьвер в оберточную бумагу или картон со всей возможной тщательностью. Перевязав пакет прочным шнурком, мы постараемся раздобыть самый подробный туристический путеводитель по какой-нибудь отдаленной стране, не имеющей дипломатических отношений с тем государством, где было совершено преступление, – а еще лучше, чтобы это была враждебная держава. В указанном путеводителе надлежит выбрать самый неприметный квартал в поселке, начисто отрезанном от цивилизации, – и чтобы по всему было ясно, что там проживают только рабочие и землепашцы, – а затем мы аккуратно перепишем на конверт название избранного квартала и выдумаем какое-нибудь имя для получателя. Адрес получателя напишем большими, округлыми буквами, чтобы они походили на женщин Модильяни. Наклонная и угловатая каллиграфия всегда вызывает больше подозрений. И в любом случае нецелесообразно указывать на конверте имя отправителя.
6. Никогда не следует выкидывать револьвер в реку и даже в море – по крайней мере, не оказавшись на расстоянии шести тысяч миль от берега. Неоднократно случалось, что выброшенный в воду пистолет впоследствии оказывался на плаву. Грязная портовая заводина, заполненная горелой резиной, апельсиновыми корками и банками из-под нива, а посреди всего этого мусора плавает револьвер – красуется на поверхности, вместо того чтобы затонуть.
Крылья бабочек сворачиваются, как сигаретная бумага
– Джо! Погоди, Джо, иди сюда! Да, я вижу, ты относишься к прыжкам через скакалку крайне серьезно. К реваншу готовишься, Джо? Я тебя кой о чем спросить хотел, ну, это самое, не уверен, что ты знаешь, да вдруг ты знаешь, да конечно знаешь, да кому, как не тебе, и знать, один вопросик для тебя! Ты ведь но всему свету мотался, слушай, Джо, вот я тебя и спрашиваю, сразу возьмем быка за рога, за острые гладкие рога, давай ухватим нить, как говаривала Ариадна, нить турецкой или ангорской шерсти – ведь из этой самой шерсти тетушка Смитерс связала красный жилет в синюю крапинку, чтоб я сдох, – та самая Смитерс, что насквозь провоняла котами, – не смотри на меня, не смотри так, не смотри этим боксерским взглядом, Джо, мне с тобой нужно поговорить, иногда полезно менять репертуар, чтобы, хе-хе, не переполнился резервуар… Нужно время от времени делать любимчиками тех, кто ими раньше не был, и кричать во всю глотку, что другие, прежние наши любимцы, перестали быть таковыми… Вы, как я и говорю, ми… мистер Джо Панда… Я все еще помню тот вечер, когда вы появились у нас, синий сверху донизу, синий от шеи и ниже, синий от шеи и выше, полностью синий, и вошли вот в эту самую дверь. Меня Зовут Джо, сказали вы, Джо Панда, Боксер, Но Не Бойтесь, Если Вам Захочется, Можете У Меня На Глазах Играть Хоть В Гольф, сказали вы, а мы расхохотались – помните вы, как мы хохотали? Это был самый синий день, таких синих дней на Аляске не бывает, Джо. Или вы предпочитаете, чтобы к вам обращались «мистер Панда»? Нет уж, я с тобой на вы не собираюсь! И никакого мистера Панды, я ведь не спекулянт какой-нибудь, Джо, не играю на собачьих боях, да и потом, Джо, мы с тобой как-никак друзья? Друзья мы или нет? По крайней мере уж это ты мне скажешь, братец Джо, чисто по-дружески: правда, что ты махал кулаками почем зря? Видел рекламу про холодильник? «No frost, no frost…»[9] Вот уж полная брехня, но спросить тебя, Джо, я хотел не об этом, а вот о чем: ты считаешь, это правда, думаешь, это правда или нет, Джо… красный жилет в бирюзовую крапинку и этот синий день, когда мы тебя увидали впервые, но давай ближе к делу, Джо, ближе к делу… Мы же с тобой старые друзья вот уж сколько времени, почти с прошлой жизни, с тех самых пор, когда французские войска… Сколько гринов мы с тобой прошли вместе? Представь только, сколько гринов! Грин, гольф, играли у тебя на глазах… В общем… Пожалуйста, ответь мне как на духу, Джо, не скрывай ничего, иначе, братец, мне будет больно, итак, как я и говорил… ты всерьез полагаешь, Джо, что на Аляске, посреди всего этого снега, всего этого льда… ты вправду думаешь, что на Аляске могут водиться пчелы?
Jam in the jam[10]
– Ты что, никого здесь не знаешь? У тебя не было зацепок в Париже? Мы ведь без гроша… Я не собираюсь снова играть в метро. Я сюда приехал играть на рояле.
Николас, в общем-то, был прав. Знакомые с Монмартра как сквозь землю провалились. В конце концов музыканты вышли на импресарио, который устроил для них несколько выступлений в Латинском квартале. С тех пор дела понемногу стали налаживаться. Им даже удалось отправиться в скромное турне. В других городах они нанимали сессионных музыкантов и каждый раз играли с новой ритм-секцией.
Дело было в маленьком датском городке. Николас считал, что партитуры забирал Боб, хотя руку на отсечение и не дал бы. Боб, в свою очередь, готов был поклясться на фальшивой Библии, что отдал партитуры Русскому, чтобы тот о них позаботился. Партитуры – как шаловливые коты, вечно требующие пригляда, после будет шутить Николас. Клуб оказался совсем не плох. Кремового цвета полотнища, свисавшие с потолка, приглушали свет. Когда снаружи поднимался ветерок, воздух проникал сквозь окошки под самой крышей и куски ткани начинали колыхаться, обнаруживая благородство отделки и придавая помещению легкий восточный колорит. Лампочки на потолке только умножали этот световой эффект. Хотя на дверях висел плакат с их фамилиями и несмотря на футляр от трубы в руках Боба – они успели выкупить его из ломбарда, – официантка не сразу поняла, что им нужно.
Выходило так, что они должны играть в нижнем этаже, в запыленном подвале, которым давно никто не пользовался. Николас спросил, где стоит пианино, и женщина неохотно махнула рукой в сторону закутка за шторой. Там и помещался инструмент. Русский остался им доволен. Контрабасист и ударник, нанятые ровно на одно выступление, должны были объявиться не раньше шести часов вечера, и Боб с Николасом решили прогуляться, даже не подозревая, что сегодняшний сейшн превратится во что-то иное, нежели очередную ночную пересадку – по одному концерту за ночь, три тысячи баксов за месяц, – и всё ради того, чтобы поезд в глубине глаз снова ускользнул от погони.
Когда они вернулись на точку, оба уже успели принять на грудь по нескольку кружек пива. Двое нанятых музыкантов дожидались их с весьма недружелюбным видом. Боб и Николас поразились серьезности этой парочки, нанятой на один только вечер. Подобная обязательность среди сессионных музыкантов была в
