– Он висит над стойкой бара.
– Именно.
– Я – девушка в красном платье А ты кто такой: официант, или тот посетитель, что сидит с девушкой, или тот, что сидит один?
– Мне грустно, что ты больше не умираешь в постели, как раньше.
– Ну ты-то ведь умер? Чего же тебе еще?
– Чтобы ты умирала со мной.
– Не понимаю, почему это так тебя заботит. У меня был плохой день, вот и все. Этот месяц для нас обоих был нехорош.
– Много плохих дней – это еще не месяц. Это нечто печальное, что приходится взваливать на плечо каждое утро, когда просыпаешься.
– Боб, ты преувеличиваешь. Секс не настолько важен.
– Это когда идут хорошие дни.
– Ты пытаешься мне что-то сказать?
– Если бы не пытался, молчал бы.
– Вы, мужчины, с ума сходите из-за этого дела.
– Сейчас я говорю не о сексе.
– Тогда о чем же?
– О том, что мы задыхаемся в этом городе, Клара. Мы, черт возьми, задыхаемся. У нас удушье.
– Тогда почему бы нам не уехать в Нью-Йорк?
– Я тебе тысячу раз объяснял.
– А я ничего не поняла. Что есть у этого Пикераса, чтобы так вас запугать?
– Две вещи, которые представляют для нас интерес.
– Так… Первая – деньги. А что еще?
– Поводок, за который он может потянуть, когда ему только вздумается.
Дружище Гауль
Когда они провели в заключении первый месяц, имя Боба Иереги уже разнеслось по всему городу. Окрестные газетчики повсюду совали носы, эхо бурных джем-сейшнов в «Белуне» достигло даже столичного Амстердама. Каждый раз на их выступлениях зал наполнялся битком, а по выходным вечерние импровизации растягивались до четырех-пяти часов утра. Пикерас раздувался от восторга при виде той атмосферы, которую создавали
Работа на студии как таковая проходила без сучка без задоринки. А вот игра Боба – это совсем другой разговор. Невидимый локомотив, прицепившийся впереди нормального локомотива и в сотню раз умножающий скорость состава. У него был другой ритм, он казался пчелкой, залетевшей из другого улья. Улья, расположенного – самое ближнее – на Луне. Когда играл Боб, говорить о джазе было то же самое, что говорить о дворе-колодце, о симфонии штопаных носков на бельевых веревках, о площадке, пропитавшейся запахом кухонь; определенно, произнести слово «джаз» было как услышать ругань жильцов с нижних этажей и звуки похотливой возни в мансардах. Это случилось в одном из перерывов. Все присутствующие словно окаменели. После неподражаемой версии «Pinocchio» и чудесной импровизации на тему «Confirmation Girl Called Iceland» Боб покинул студию.
– Мне надо лошадку покормить. Скоро вернусь.
Боб решил прикинуться сумасшедшим, чтобы вырваться из рабства, в котором они жили у Пикераса. В конце концов Пикерас наестся его выходками и выставит их за дверь. Так рассуждал Боб. Кларе и Николасу эта стратегия не пришлась по душе. В особенности им не понравились бутылки виски, которые Боб теперь поглощал одну за другой, стремясь довести свою идею до последней крайности. То ли это алкоголь привел его туда, куда в итоге привел, то ли это постельные проблемы с Кларой обернулись пьянством и потерей рассудка, – на эту тему не отважится распространяться даже всезнающий повествователь. Через несколько дней пустые бутыли из-под виски громоздились на телевизоре и вообще по всей квартире. Боб часами рассматривал рябь на экране плохо настроенного телевизора; тени от бутылок ложились на пол. Он не сомневался, что в конце концов Пикерас выкинет их пинком под зад. Боб хорошо знал эту породу – таким людям лишние проблемы не нужны.
Свой номер с лошадью он повторил и на концерте:
– Почтеннейшая публика, простите – я выйду на минутку. Мне нужно покормить лошадку.
Зрители не знали, как реагировать на эти выходы-выходки, но в конце концов соглашались всё принимать за шутку. Однако от вечера к вечеру Боб все чаще повторял ту же реплику, только с легкими вариациями: «Лошадка, пожалуй, уже хочет пить…», «Гауль, наверное, заждался…», «Вчера, когда я галопом скакал через квартал Боливия, одна монашенка меня спросила, окрестил ли я свою лошадь». Или что-то в том же роде. Преданные почитатели верили, что все это – часть представления, хотя и тосковали о тех днях, когда Боб просто играл, не произнося ни слова.
Терпение Николаса и Клары лопнуло после второго сеанса звукозаписи. Несмотря на запрещение кумарить в студии, Боб теперь курил больше травки, чем когда бы то ни было. Наступил момент, когда он не мог справиться с дрожью в руках при игре, не выкурив пару косяков. И хотя лица звукооператора и
