Алхимия

l:href='#n_158' type='note'>[158]. Сама же рукопись, по-видимому, авторская, была обнаружена книголюбом-эрудитом Луи Монмерке близ Сен-Сюльпис, 18 апреля 1833 г., и именно по ней Клод Меттра и Жан Сауё сверяли своё откомментированное издание, вышедшее в издательстве Жан-Жака Повера — очень изящный том, украшенный рисунками различного формата на прекрасной, отливающей синевой, бумаге.

* * *

Вслед за Рабле и подобно ему, под видом ложных притязаний на создание дерзких теорий, полных живости и странности суждений, играя вздыбленным и клокочущим стилем, Сирано Бержерак оставил нам два труда, составившие его славу и манящие мерцающим и соблазнительным светом вечной молодости. Под свободным, чарующим вихревым потоком, сокрыты глубоко традиционные принципы совершеннейшего эзотеризма, против которого вкупе с отцом Мерсенном ополчался Гассенди в связи с замечательным трудом Роберта Флудда, которого, кстати, называли Fluctibus.

Как и знаменитый английский алхимик, своею насмешливой кличкой напоминавший о волнах и водных потоках, Сирано с первых строк указывает на ночную звезду, влияющую на влажное начало и управляющую его тайнами.

«Было полнолуние и незатверстое небо, и пробило девять вечера…»

Это сказано о крайне активном воздействии ночной звезды на предельно сгущённого под воздействием огня меркурия мудрецов, именуемого также философской луной. Отсюда многое можно понять о жжёной росе (rossée cuite), с которой прямо связано невидимое вселенское братство Розы и Креста (Rose-Croix). Перефразируя Экклезиаста, анонимный автор Текста об Алхимии обращается к розенкрейцерам, высказывая им своё полное повиновение.

«И всё у вас, и всё от вас, и всё вернётся к вам».

XLVI. Две страницы рукописи Сирано Бержерака

Собранная в изобилии, предельно сгущённая, роса, ρῶσις, rosis, сила — возносит Сирано на гору магнезии (гору веселия), кабалистически соединённую с именем правителя Новой Франции, Господина Магнитной Горы (Monsieur de Montmagnie).

Разделяя своё восхождение на две части, Савиньён настаивает на различении меркуриальной росы и искусственного огня, вместе образующих физико-химическую загадку, о которой гласит упоминаемый лучшими авторами старый латинский афоризм:

«Azoth et ignis tibi sufficiunt».

Меркурия и огня тебе достаточно.

Опускаясь на более низкий уровень разумения, удивимся вновь: не замечательно ли, что Бержерак, описав летающую машину, предсказал современное воздухоплавание, используемое, однако, нашим несчастным человечеством в утилитарных и погибельных целях? Что же до искусства огня, используемого для самых что ни на есть мирных намерений, то не побывала ли у него в руках рукопись Джорджа Старкея, служившего аптекарем в варварски колонизуемой тогда англичанами Америке и водившего близкую дружбу с Иренеем Филалетом? — между прочим, знаменитый Адепт совершил свои небывалые превращения именно в лаборатории своего друга. Трактат этого художника, впрочем, более спагириста, нежели философа, был издан в 1658 году в Лондоне, и нам удалось ознакомиться с двумя его переводами, немецким (Франкфурт, 1712) и французским, принадлежащим перу Жана Ле Пеллетье и отпечатанном в Руане в 1706 году под двойным названием:

Пиротехника Старкея, или Искусство возгонки Щелочей.

La Pyrotechnie de Starkey ou l’Art de volatiliser les Alcalis.

Предписания ван Гельмонта и Парацельса, в соответствии с которыми выполнен этот труд, придают ему большой вес и несомненную полезность для людей знающих.

* * *

По признанию герметического философа, его часто посещала тень самого загадочного человека из всех, известных в мире мысли и ведения, сопровождаемая призраками, изображёнными на гравюрах некоей редчайшей вышедшей в свет в Нюрнберге книги. Что это была за книга — может быть, De subtilitate rerum, которая сама собой появилась на его столе, открытая на нужной странице? В книге содержались «тысячи определений Луны, которые я, — признаётся Сирано, — не способен был сам породить». Трактат Жерома (Иеронима) Кардана, развивающий его странные теории и пьянящие колдовские формулы, с поразительной точностью указывает на всеобщую природу как духа, так и материи, на ея тождественность с временем и пространством, подчинение высшей деятельности мировой души. Именно Кардан, а не Декарт, впервые высказал суждение о невозможности пустоты во вселенной.

Во французском переводе Ришара де Бланка[159] читал Сирано книгу знаменитого миланского медика или в латинском оригинале? Мы этого не знаем, однако, полагаем, что, верный языку Виргилия, Савиньён отдавал предпочтение великолепному Нюрнбергскому изданию. Национальная Библиотека располагает одним, очень высокого качества, экземпляром в каталоге герцога Гастона Орлеанского, ординарным дворянином которого был Тристан л'Эрмит, закадычный друг Бержерака. В свете древней науки Гермеса интересно исследовать приведённую в Государствах Луны хвалу поэту, которую произносит Дух (Démon), защитник нашего исследователя-физика, перечисляя три чудесных сосуда (fioles) и предлагая их Тристану:

«Первый наполнен елеем Талька, второй проекционным Порошком, а последний — питьевым Золотом, сиречь растительной солью, всем владеющим коею химики обещают Вечность».

Однако, прежде, чем следовать за нашим философом в его путешествии по белому спутнику, мы посетили хранилище книг на улице Ришельё, чтобы ещё раз пролистать тяжёлый том Жерома Кардана, прочитанный нами очень давно. В результате мы сделали вывод, что свидетелем сверхъестественного посещения был не сам Иероним (Жером), протестующе заявлявший: «Я, никогда не видевший духов (genies)…»; qui Dæmonos nunquam vidi[160], а его отец Фациус Карданус.

Рассказ об этом посещении (действительном или выдуманном), происшедшем 13 августа 1491 года в 8 часов вечера, заимствован Иеронимом из Воспоминаний его первого учителя — собственного отца — и носит полностью алхимический характер. Среди семи посетителей, представших пред Фацио Карданом, двое, благородного сложения, вели за собою прочих пятерых. Из них первого, высокого, одетого в красное, сопровождали тоже двое спутников, второго, пониже, белого — трое.

Для всякого герметика очевидно, что речь здесь идёт о золоте и серебре, сопровождаемых несовершенными металлами, влекомыми благородным естеством и цветом. Вот почему железо и медь