сначала люди не понимают, почему они вдруг стали бегать, ползать и стрелять. Проходит время, появляются мемуары генералов- и люди видят вещи как бы заново. Ах, вот что, оказывается, с нами было! Вот с какими целями нас убивали! А мы-то, простаки, не догадались!
Кузин вспоминал, сопоставлял, оценивал события. Прошла перестройка, многие дорвались до чинов. Не всем повезло в одинаковой степени: сказывалось наследие московского царства — по-прежнему коррупция, снова местничество. Особенно остро Кузин переживал слова, которые говорит его герой в тот момент, когда узнает, что премию дали не ему, а недостойному коллеге.
«Голубков отвернулся к стене и прошептал: а на похороны он придет, на похороны мои придет?» Кузин чувствовал, что фраза удалась, он разволновался. Прошел к буфету, достал бутылку виски, подарок некоего генерала Сойки — генерал пристраивал дочку в университет и вот заехал, презентовал бутылку. Это, в сущности, мелочь, другие берут конверты с деньгами, пойми, Ирина!
— Что это за генерал такой? — спросила в тот день Ирина. — Может, он из органов?
— Какая чепуха! Он из авиации, до сих пор ездит на сборы эскадрильи в Сибирь.
— Летчик! — сказала Ирина.
— Достойный уважения человек. Я подарил ему свою брошюру о необходимости возрождения Российской империи.
— Думаю, он оценит.
— Он-то, надеюсь, оценит. — Кузин поморщился, вспомнив, как оценивал его произведения Сергей Ильич Татарников, и вернулся к письменному столу добавить пару абзацев об умирающем Голубкове.
«Голубков вспоминает о своем идейном противнике некоем Сергее Кошмарникове, плохом историке, тяжело пьющем человеке. Кошмарников пишет доносы на Голубкова, завидует его таланту. Здесь требовалось вспомнить какую-нибудь характерную деталь, и Кузин попытался оживить в памяти разговор с Сергеем Ильичем.
— Читали мои вещи?
— Не хочется говорить.
— Нет уж, скажите.
— Простите, не хочется.
— Сергей Ильич, это невежливо! Прочли, и не хотите говорить что думаете!
— Воздержусь.
— Извольте сказать! Считаете, неудачная книга?
— Простите, не хотел обидеть. Вы лучше другим чем-нибудь займитесь.
— А вы читали мою философскую прозу?
— Простите великодушно, не могу сказать.
— Извольте сказать!
— Не смог дочитать.
Кузин подумал, что буквально этот диалог он воспроизводить не станет. Он написал так.
Кошмарников спрашивает Голубкова:
— Вы мне дадите почитать свою философскую прозу?
— А вам зачем? — спрашивает Голубков. — Разве вы интересуетесь философской прозой?
— Мне очень нужно, прошу вас!
Голубков дает Кошмарникову свою книгу, а тот, надергав из книги цитат, пишет отвратительный донос в правительственную газету.
— Зачем вы это сделали? — спрашивает Голубков у негодяя.
— Не скажу! — страшным голосом кричит Кошмарников. — Воздержусь от ответа!»
Кузин перечитал эту последнюю фразу, остался доволен. Тут жена пригласила к столу: голубцы со сметаной.
6
Перед тем как Татарникову дали наркоз, к нему в палату пришел доктор Колбасов, посмотрел на Сергея Ильича сверху, из сверкающих высот. Над Сергеем Ильичем возвышалась капельница, блестела трубками и склянками; комбайн искусственного дыхания искрился никелированной сталью — и вот среди блеска приборов возникло рыжее лицо Колбасова.
— Вы как Бог с неба, — сказал Татарников слабым голосом.
Колбасов поощрительно улыбнулся, посоветовал больному не волноваться.
— Оперировать вас будет сам Лурье, — сказал Колбасов так, будто это было одолжением; впрочем, он действительно так и думал, — а руки у профессора золотые.
— Знаю, — сказал Татарников, — я с его руками уже знаком.
— Первую операцию вам я делал, — немного смущенно сказал Колбасов, — Лурье в отпуске был, на Мальдивах.
— И хорошо отдохнул?
— Говорит — рай.
— Многие хвалят, — согласился Татарников. — Не бывал. Так что, вы там у меня вилку забыли?
— Почему вилку? — не понял Колбасов. Обычно больные боятся, что в кишках забудут ножницы.
— Например, закусывали — и вилку забыли.
— Что вы такое говорите. Нормально все сделал.
— Тогда зачем новая операция?
— В рабочем, так сказать, порядке.
— Понимаю, — сказал Татарников, — такая работа у вас — три раза по одному месту резать, — тут ему надели на лицо маску, пустили газ.
Бесчувственного Сергея Ильича поместили на каталку и покатили операционную, где его поджидал профессор Лурье с группой студентов.
На профессоре был зеленый операционный халат, завязанный на спине, на голове высокий, зеленый же, колпак. И Колбасов облачился в точно такой же халат, руки ассистента завязали тесемки халата на его широкой спине.
— Приступайте, Колбасов, — сказал Лурье.
И Колбасов подошел к столу с телом Татарникова. Последние годы все операции делал Колбасов, Лурье уже давно не оперировал, на памяти молодого Колбасова — никогда. Лурье решал, что будут резать, следил за процессом, делал замечания, подходил к мониторам и смотрел показания, Лурье был автором операций, а исполнителем был Колбасов.
Рыжий доктор Колбасов размял пальцы, растер в ладонях тальк, протянул ладони вперед, и на руки ему натянули резиновые перчатки — такие же зеленые, как и халаты врачей.
— Вы меня подстрахуете? — спросил Колбасов, как спрашивал он всякий раз перед операцией. — У вас ведь золотые руки, профессор.
— Надо, чтобы и у вас руки стали золотыми. Начинайте.
И врачи склонились над телом.
7
Менеджер «Росвооружения» Пискунов давал бал в своей новой античной вилле. В колоннаде выставили столы с шампанским, а обед накрыли в огромном зале с мозаичными полами. Кризис кризисом, но жизнь все-таки идет, вот и новый контракт подписали. Пока есть на свете Пакистан и Индия, пока Саудовская Аравия имеет свои интересы в арабском мире — жить можно. И, разумеется, Африка, кормилица наша Африка. Что бы мы все делали без Африки! Конечно, стало трудней! Были годы, золотое время, когда через Украину разом продавали по сто танков, но нельзя же рассчитывать, что всегда будет так хорошо.
