проведенную нами.
…Еще задолго до возникновения антисоветского военно–троцкистского заговора, я в течение ряда лет группировал вокруг себя враждебно настроенных к соввласти, недовольных своим положением командиров и фрондировал с ними против руководства пар тии и правительства. Поэтому, когда в 1932 г. мною была получена директива от Троцкого о создании антисоветской организации в армии, у меня уже фактически были готовые преданные кадры, на которые я мог опереться в этой работе.
…Путна устно мне передал, что Троцким установлена непосредственная связь с германским фашистским правительством и генеральным штабом…
…В 1932 г. мною лично была установлена связь с представителем германского генерального штаба генералом Адамом. До этого Адам в конце 1931 г. приезжал в Советский Союз, и сопровождавший его офицер германского генерального штаба Нидермаер усиленно обрабатывал меня в плоскости установления с ними близких, как он говорил, отношений. Я отнесся к этому сочувственно. Когда я в 1932 г. во время германских маневров встретился с генералом Адамом, то по его просьбе передал ему сведения о размере вооружений Красной армии, сообщив, что к моменту войны мы будем иметь до 150 дивизий»30.
С Адамом и Нидермаером, как уже упоминалось, у Тухачевского действительно были связи: когда он ездил на маневры в Германию, и когда, курируя контакты РККА с рейхсвером, «отрабатывал» задания наркомата обороны.
А вот к какому выводу пришли специалисты Военной коллегии Верховного Суда СССР в 1957–м году:
«Как видно из полученных в ходе дополнительной проверки материалов Главного разведывательного управления Генерального Штаба Министерства Обороны СССР, бывший германский разведчик Нидермайер О.Ф. в указанный Тухачевским период времени являлся официальным представителем Рейхсвера в СССР и в силу имевшихся тогда соглашений контактировал связь рейхсвера не только с представителями командования РККА, но и с органами НКВД.
Кроме того, по сообщению Разведывательного управления Министерства Обороны СССР Нидермайер являлся ярым противником гитлеризма, сторонником дружбы Германии с СССР и на протяжении 1936 года советские военные разведывательные органы получали от него ценную информацию»31.
«В Заявлении от 27 мая 1937 года наблюдаются признаки выполнения в необычном состоянии. При этом манера изложения — авторская и присутствует практически неприкрытый сарказм, который свидетельствует пока еще о моральном превосходстве автора над адресатами»32, — считает эксперт– графолог.
Вот это заявление.
«Помощнику Нач–ка 5–го Отдела ГУГБ НВД Ушакову Будучи следствием изобличен в том, что я возглавлял антисоветский военно–троцкистский заговор, мне ничего другого не оставалось, как признать свою вину перед советской властью, что я и сделал 2б–го мая.
Но так как мои преступления безмерно велики и подлы, поскольку я лично и организация, которую я возглавлял, занималась вредительством, диверсией, шпионажем и изменяла Родине, я не мог встать на путь чистосердечного признания всех фактов, относящихся к заговору. Поэтому я избрал путь двурушничества и под видом раскаяния думал ограничить свои показания о заговоре, сохранив в тайне наиболее важные факты, а главное, участников заговора.
Эта новая подлость… была развенчана следствием… Я решил на этот раз окончательно и бесповоротно вполне честно сознаться во всех моих антигосударственных преступлениях, назвать всех известных мне участников заговора выдать все его планы.
Прошу предоставить мне возможность, ввиду многочисленности фактов, о которых я должен показывать, продиктовать мои показания стенографистке, причем заверяю Вас честным словом, что ни одного факта не утаю, и у Вас не будет ни теперь, ни позже никакого основания упрекнуть меня в неискренности данного моего заявления.
Тухачевский. 27.5.37»33 В протоколах допросов узнаваема характерная стилистика показаний и способ изложения фактов: обилие эмоциональной лексики, экспрессивных эпитетов негативной модальности. И практически полное отсутствие аргументации «признательных» тезисов — не говоря уже о вещественных доказательствах или документальных уликах. Скудность лексики, даже выражающей негативную оценочность, выдает истинных авторов текстов: самих следователей и их руководителей. Судебно–процес суальный канцелярит, характерный для процессов 1930–х годов, имел обязательные стилистические маркеры:
устоявшиеся речевые обороты отрицательного эмоциональноэкспрессивного воздействия, оценочные клише, «нанизывание» прилагательных для создания гиперболизированной языковой реальности. Не менее характерным признаком является и еще один обязательный атрибут — лингвистическое самобичевание. Признания арестованных изобилуют оскорбительными эпитетами и дефинициями в собственный адрес — явление абсолютно исключительное для употребления в первом лице.
Протокол допроса Тухачевского М. Н. от 29 мая 1937 года «…Военный заговор возник в 1932 г. и возглавлялся руководимым мною центром. Должен сообщить следствию, что еще задолго до этого я участвовал в антисоветских группировках и являлся агентом германской разведки.
С 1928 года я был связан с правыми. Енукидзе, знавший меня с давних пор и будучи осведомлен о моих антисоветских настроениях, в одном из разговоров сказал мне, что политика Сталина может привести страну к гибели и что смычка между рабочими и крестьянами может быть разорвана. В связи с этим Енукидзе указывал, что программа Бухарина, Рыкова и Томского является вполне правильной и что правые не сдадут своих позиций без боя. В оценке положения я согласился с Енукидзе и обещал поддерживать с ним связь, информируя его о настроениях командного, политического и красноармейского состава Красной Армии. В то время я командовал Ленинградским военным округом…
Во время 16 съезда партии Енукидзе говорил мне, что хотя генеральная линия партии и победила, но что деятельность правых не прекращается и они организованно уходят в подполье… После этого я стал отбирать и группировать на платформе несогласия с генеральной линией партии недовольные элементы командного и политического состава…
Ромм рассказал мне, что Троцкий ожидает прихода к власти Гитлера и что он рассчитывает на помощь Гитлера в борьбе Троцкого против Советской власти»34.
К этому моменту А. С. Енукидзе уже «сознался». Характерно, что как доказательство вины использовался один и тот же ход — личные контакты с подследственным. Енукидзе был знаком с Тухачевским с первых послереволюционных месяцев как руководитель Военного отдела ВЦИК, где Тухачевский работал (см. главу «Странный Октябрь»).
Потому любые его показания были полезны Сталину.
К моменту ареста Тухачевского Енукидзе находился под следствием уже почти полгода (он был арестован 1 февраля 1937 года в Харькове, где, после исключения в 1935 году из партии и снятия со всех государственных постов, работал начальником Харьковского областного автогужевого транспортного треста35), но еще не был осужден. К смертной казни его приговорили на четыре с лишним месяца позже, чем Тухачевского. Что до вины, то она была доказана априори: самим фактом ареста органами НКВД.
В протоколе допроса от 30 мая 1937 года. А. С. Енукидзе сообщил: в 1932 году от одного из руководящих членов «блока организаций правых и троцкистов–зиновьевцев»
Томского он узнал, что по решению блока создан «единый центр [штаб] военных организаций [в рядах РККА]»[ 33 ], в который якобы входили Корк, Путна и Примаков во главе с Тухачевским, привлеченным в организацию А. И. Рыковым »36.
В том же протоколе А. С. Енукидзе утверждал, что по заданию блока, в начале 1933 года М. Н. Тухачевский пришел к нему в кабинет для установления связи между блоком и «военным центром». Тогда же они условились о следующей встрече, но, по словам А. С. Енукидзе, больше с М. Н. Тухачевским он не встречался, поддерживая связь с «военным центром» через Корка37.
В обвинительном заключении ГУГБ НКВД СССР от 2 июля 1937 года, утвержденном прокурором СССР А. Я. Вышинским 28 октября 1937 года, в частности, говорится, что следствием по делу А. С. Енукидзе, а также его личными показаниями, было установлено, что он, 29 октября 1937 года ВК ВС СССР по ст. ст. 58–1 «а», 588 и 58–11 УК РСФСР приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение в г. Москве 30 октября 1937 года.
Определением ВК ВС СССР от 3 октября 1959 года реабилитирован 40.
Заявление от арестованного Тухачевского М. Н. от 29 мая 1937 года «Народному комиссару Внутренних дел СССР Н. И. Ежову Через следователя Ушакова Обличенный следствием в том, что я, несмотря на свое обещание сообщать следователю исключительно правду, в предыдущих показаниях неправильно сообщил по вопросу о начале своей антисоветской работы, настоящим заявляю, что хочу исправить эту свою ошибку.
Еще в 1928–ом г. я был втянут Енукидзе в правую организацию.
В 1934–ом г. я лично связался с Бухариным.
С немцами я установил шпионскую связь с 1925–ого г., когда я ездил в Германию научения и маневры и где установил связь с капитаном фон Цюлловым.
Примерно с 1926–го года я был связан с Домбалем, как польским шпионом.
При поездке в 1936–ом г. в Лондон Путна устроил мне свидание с Седовым, и я имел разговор о пораженческих планах и об увязке действий антисоветского военно–троцкистского заговора и германского генерального штаба с генералом Румштедт, представителем германского фашистского правительства.
Помимо этого в Лондоне я имел встречу с командующим эстонской армией генералом Лайдонером и с американским журналистом в кабинете у Путна (фамилии не помню), приехавшим из фашистской Германии и являющимся гитлеровским агентом.
Разговор шел о задачах германского фашизма в войне против СССР.
В Париже я встретился с Титулеску, с которым обсуждал вопрос о характере возможных действий германо–польско–румынских войск в войне против СССР.
Я был связан, по заговору, с Фельдманом, Каменевым С. С, Якиром, Эйдеманом, Енукидзе, Бухариным, Караханом, Пятаковым, Смирновым И. Н., Ягодой, Осепяном и рядом других.
Впервые на всем этапе следствия в течение четырех дней, я заявляю вполне искренне, что ничего не буду скрывать от следствия.
Тухачевский 29.5.37»41 По мнению эксперта–графолога, авторскими (с учетом условности всех утверждений, так как автороведческая экспертиза не проводилась, а проведена она могла быть лишь при наличии образцов авторского текста, не связанных с исследуемыми обстоятельствами) в вышепроцитированном тексте являются, видимо, только первый и последний абзацы. Последующий текст, считает эксперт, вероятнее всего, выполнялся под диктовку. Доказательством этого тезиса являются «непривычные для автора построения предложений — более краткие и упрощенные по строению» и кроме того — необычность написания фамилий.
«Все фамилии выполнены не одномоментно (различный наклон в каждой из фамилий, различные расстояния между словами, а также различный рисунок
