кружки.
– Нормально.
– Один?
Он вопросительно приподнял брови.
– Ты спрашиваешь? Или предлагаешь?
Реджина оперлась бедром о стойку и скрестила руки на груди.
– Ты просил меня приглядывать за Мэгги. Так вот, именно из-за тебя ей сейчас очень нелегко.
– Это она так говорит?
Реджина презрительно фыркнула.
– Еще бы, она только и делает, что жалуется мне. Мы ведь самые близкие подружки.
– Ей нужны друзья, – негромко заметил Калеб. – Сейчас она осталась совершенно одна.
– А почему она живет у твоей сестры?
Хороший вопрос.
Он со стуком опустил кружку на стойку.
– Это был ее выбор.
– Все правильно. Во всем, как всегда, виновата женщина. «Она сама напросилась…» Держу пари, ты постоянно это слышишь.
Он вперил в нее немигающий взгляд, и Реджина покраснела.
– Извини, это было несправедливо, – покаялась она. – Но почему бы тебе не прийти к ней? Ведь видно же, как вы оба страдаете и мучаетесь.
Итак, не одному ему было плохо. Он мог радоваться. Но при этом выходило, что он – изрядная свинья, потому что…
– Она была права, – сказал Калеб. – Я слишком пристрастен. Я не могу поддерживать с ней отношения и одновременно делать свою работу.
– Может быть, ей нужно от тебя нечто большее, а не только твоя работа.
Работа – это все, что у него было. Все, что он умел делать. Взвешивать и оценивать факты. Поддерживать мир и порядок. Защищать невиновных.
Вот только в случае с Мэгги факты смешивались с его чувствами. Инстинкт подсказывал, что он может доверять ей. Разум говорил, что она – чокнутая. Что до его сердца…
Он допил кофе.
– Пойдем, па. На сегодня хватит. Ты повеселился от души. Пора ехать домой.
– Не смей так разговаривать со мной! Я твой отец.
– И это единственная причина, по которой сегодняшнюю ночь ты проведешь не в тюремной камере.
Они ехали в молчании, вязком и холодном, как прибрежный туман. Не глядя друг на друга. Не разговаривая. Словом, так, как часто бывало двадцать лет назад.
Но только сейчас Калеб мог спросить – должен был спросить! – отца о том, что все эти годы оставалось недосказанным.
– Почему ушла мама?
– Какая, к черту, разница? Она ушла. И взяла с собой мальчишку.
Но Калеб больше не был ребенком. Он привык иметь дело с неразговорчивыми и враждебно настроенными свидетелями.
– Куда? Куда они ушли?
– Туда, откуда она пришла. – Барт отвернулся, глядя в темноту за окном. – Будь она проклята!
– Так все-таки куда они ушли?
– Это не твое чертово дело.
– Она моя мать.
– Она была моей женой – взревел Барт. – Я прожил четырнадцать лет с этой женщиной. Я любил ее. Но это ее не остановило. О, нисколько! Она воспользовалась первой же возможностью, чтобы сбежать.
– Куда?
Отец привалился к дверце джипа.
– Меня сейчас стошнит.
– Только не в моей машине.
Калеб каким-то чудом успел подрулить к тротуару и распахнуть дверцу со стороны пассажира, прежде чем Барта вырвало, сильно и долго.
Калеб протянул ему носовой платок и помог забраться обратно в джип.
Отец больше не мог ударить его, чтобы он заткнулся. Но то, что его сначала стошнило в кювете, а потом он вырубился на заднем сиденье, оказало столь же эффективное действие.
Поддерживая отца под руку, Калеб помог ему выбраться из машины и подняться по ступенькам к передней двери. Теперь, когда большая часть отравы вышла из организма, можно было надеяться, что Люси не придется убирать за ним ночью.
Прислонив отца к стене под желтым светом фонаря на крыльце, он принялся похлопывать по его карманам в поисках ключей.
Дверь скрипнула и приоткрылась. В прямоугольнике света стояла Люси. Она была босиком, с волосами, заплетенными в косичку, и выглядела девчонкой лет двенадцати, не старше.
– С ним все в порядке?
– Он пьян, – просто и прямо сказал Калеб. – Возвращайся в постель.
Она улыбнулась, но глаза оставались встревоженными.
– Должна сообщить тебе, братишка, что теперь я ложусь спать после девяти часов. Кроме того, мне приходилось укладывать его в постель не реже, чем тебе.
Калеб скривился, как от боли.
– В таком случае у тебя сегодня выходной.
Люси отступила в сторону, и Калеб помог Барту перешагнуть порог. В гостиной работал телевизор, оттуда доносились смех и аплодисменты, а потом в дверях появилась Мэгги.
Сердце болезненно дрогнуло у Калеба в груди, и воздух мгновенно испарился из легких.
Барт вздрогнул.
– Кто это? Кто ты такая?
– Это Мэгги, па. – Калеб потихоньку оттеснял его к лестнице. – Она поживет здесь несколько дней.
Барт быстро шагнул вперед и схватил девушку за руку, да так сильно, что у нее наверняка останутся синяки.
Поморщившись, Мэгги попыталась освободиться.
– Эй, полегче! – Калеб ухватил отца за куртку. – Отпусти ее.
Барт не обратил внимания на его слова. Он подался вперед, напряженно вглядываясь в лицо Мэгги.
– Неужели ты – это она? Ты вернулась?
Мэгги негромко вскрикнула, протестуя.
Калеб встряхнул отца за воротник.
– Отпусти ее, – повторил он сквозь зубы.
Барт выпустил руку девушки и резко развернулся к сыну.
У того не осталось времени, чтобы уклониться. Неловкий удар попал Калебу в челюсть, сбоку, и порядком ошеломил его. Прошло уже много лет с тех пор, как отец избил его в последний раз.
Ему захотелось ударить Барта в ответ.
Но он сдержался. Пусть даже он давно стал взрослым. И сильным.
Калеб перехватил кулак отца, когда тот замахнулся второй раз, и заломил ему руку за спину.
– Довольно! – прорычал он.
Барт издал какой-то непонятный звук, страшный и неприятный, – словно мокрая веревка скользнула по ржавым петлям – и упал ему на грудь. Калебу понадобилось несколько долгих секунд, чтобы сообразить, что отец плачет. Он обеими руками обнял высокого, худого Барта. В душе его боролись гнев и жалость.
– Мне очень жаль… – Прекрасное лицо Мэгги было серьезным, а голос прозвучал негромко и нежно. –
