будто она ему открылась или вот-вот откроется, как только он сумеет ее рассказать.
«Ты этого не знаешь».
И что-то еще, кроме мрачного удовлетворения, уловил в этом голосе лейтенант Свириденко.
«Значит, существуют и тайные места. Так? И для тебя существуют тайные места. И это хорошо».
Кроме удовлетворения уловил лейтенант ДПС нечто странное, тонкое и хрупкое, напомнившее ему о серебристо-лунном потоке, отчего он скофузился, словно узнал чью-то интимную тайну. Это было что-то... похожее на слабую надежду, искорку, и лейтенант понял, что ему следует незамедлительно оставить водителя в покое, переключиться, выйти; ему надо уходить, иначе он раскроет эту хрупкую чужую тайну, разрушит ее.
Подчиняясь порыву интуиции, Свириденко, сам того не желая, задержался на седовласом пассажире, обратился к нему, будто решил прощупать и его природу. Бросить беглый взгляд... И тогда несчастный любитель Интернета чуть не вскрикнул в полный голос и в ужасе отшатнулся, на миг по-настоящему зажмурив глаза.
— Вэ-вэ-вэ-деддрайверз-точка-ру, — пролепетал лейтенант Свириденко, и ему показалось, что он падает в обморок, потому как что-то с хлюпающим звуком, шлепком врезалось в лобовое стекло Бумера. В следующий миг автомобиль начал растворяться в воздухе, и словно невидимая рука потянула за собой лейтенанта ДПС. Происшествие — исчезновение у всех на глазах черного лимузина — не привлекло особого внимания, словно Бумер был незамечаем. (При определенном усердии, его мог разглядеть любой желающий, да не нашлось таких среди праздно шатающихся москвичей и гостей столицы, кроме разве одного городского мачо-партизана, который случайно оказался рядом и теперь допевал лебединую песню своим завидным, но быстротечным талантам). А лейтенант Свириденко, увлекаемый черным Бумером, действительно начал падать. Уж неизвестно, что там было — обморок, или кое-что похуже, но он шлепнулся об асфальт, несильно ударившись головой, и полетел дальше.
В темноту.
«Значит, существуют и тайные места, — подумал Миха-Лимонад, спокойно держа руки на рулевом колесе. — А ты этого не знаешь. И это хорошо».
Казино «Шангрила» осталось позади. Но кое-что еще приметил Миха-Лимонад, бросая косые взгляды на сидящего рядом. Невзирая на всю браваду, он не так самоуверен, как ему б того хотелось. Что-то все еще не дает покоя. Некоторое время назад, без видимой причины и всего на несколько секунд, его пассажир снова стал похож на того слабого старика, что, шаркая ногами, открыл Михе дверь своей квартиры. Сколько ему лет на самом деле?
И еще жест, странное движение руки... В тот момент, когда самоуверенность вдруг оставила его, он словно ссутулился, а затем беспомощно поднес к губам левую руку и чуть было не запустил в рот большой палец. Что это значит? Кем он был в тот момент? Миха полагал — тем, кто мог бы его услышать. Все еще
Миха-Лимонад снова посмотрел на своего пасажира. Тот неподвижно сидел, устремив сквозь лобовое стекло отрешенный, чуть влажный взгляд, и такая же улыбочка застыла на его губах. Этот странный, бесцеремонно вломившийся в его жизнь сталкер по стране Безумия (он называл ее «Страной чудес», а себя — Лже-Дмитрием) напуган, по крайней мере, что-то в нем явно не желает... сжигать все мосты, не испытывает того же энтузиазма и не рвется с такой уж решимостью переступить... что? Последнюю черту? Похоже — так. Что-то надорванное держится из последних сил, хватается за соломинку. Миха подумал, что как бы это безумно ни звучало, ему стоит попытаться наладить связь с той, другой половиной своего пассажира.
Если это, конечно, еще возможно.
Миха огляделся в поисках пачки «Галуаз» и усмехнулся, подумав, что, может, стоило выкурить последнююю сигарету?
И тогда что-то с силой влажным шлепком врезалось в лобовое стекло Бумера. И свет вокруг начал меркнуть.
Лже-Дмитрий увидел мотылька сразу, как только тот появился. Он порхал легким кусочком тьмы по освещенному нарядному городу, казалось, без особо выраженного маршрута, затем, застыв на мгновение в воздухе, качнулся и безжалостной пулей устремился навстречу Бумеру.
Лже-Дмитрий это видел.
За мотыльком оставался пульсирующий след, словно этими безжалостными пулями стреляли по темной воде, и что-то еще было в нем невероятным, невозможным.
И тогда тот, другой внутри Лже-Дмитрия закричал:
— Посмотри! Посмотри же на него!
— Вижу, — спокойно возразил Лже-Дмитрий.
Мотылек оказался крупным, с ладонь, черным и яростным, и у него было почти человеческое лицо.
— Посмотри!
Лицом карлика-уродца, злобным и похотливым одновременно, как больной опухолью, завершалось мохнатое, без шеи тельце насекомого. И ненавистью вовсе не человеческой горели его хищные глаза, когда он нашел Бумер.
— Смотри же! — визжал тот, другой. — Это обман!
Но уже не осталось времени ни на какие возражения. Мотылек с силой врезался в лобовое стекло, перемалываясь, расплющиваясь в липкий фарш, и лишь его крохотное личико, пылающее яростной и завистливой злобой, тоже разбитое, деформированное, еще оставалось живым.
Тот, другой, захлебнулся в вопле.
— Что это? — откуда-то издалека донесся голос Михи-Лимонада.
— Граница, — ровно произнес Лже-Дмитрий. И смолк. Потому что тот, другой, внутри него не умер от ужаса, как он было подумал, а забился в какой-то неведомый дальний угол и, слабо поскуливая, продолжал отравлять его своим страхом.
— Что вот это? — повторил Миха-Лимонад. Его чуть подрагивающий указательный палец был нацелен на липкий шматок с другой стороны лобового стекла.
— Мотылек, — еле слышно отозвался Лже-Дмитрий.
— Что?
— Я же тебе говорил... предупреждал, — последовало сухое покашливание, и голос будто несколько окреп. — Бабочка. Бумер.
Это существо снаружи лобового стекла умирало, а мир вокруг погружался во мглу. Существо с крохотным личиком, похожим на человеческое, на мерзкий галлюцинаторный автопортрет, на горячечное отражение, не сводило с них пылающего ненавистью взгляда. Но не только: оно словно делилось с ними своей смертью, заставляло впитывать ее. Взгляд угасал, затуманивался; вот вспыхнула последняя лиловая искорка, и все закончилось. Осталась лишь злоба, посмертной маской застывшая в вечности.
— Эта бабоч... — хрипло начал Миха-Лимонад.
— Бабочка, — кивнул Лже-Дмитрий. И выдохнул. Только если в начале этот выдох был тяжелым и шершавым, больным, завершился он переходом в новое покашливание, вполне себе спокойное. — Я ж тебя предупреждал, мотылек, бабочка... Что она появится в самое ближайшее время.
— Какая бабочка?
Лже-Дмитрий поморщился, словно размышляя, с какого именно далека следует начать рассказ, и разведя руками в стороны, сообщил:
— Как-то на закате лет лег Джао спать, и приснилось ему, что он бабочка.
— Что?
— Проснулся Джао и не поймет: кто он? Джао, которому снилось, что он бабочка, или бабочка,
