теперь все налаживается и ситуация под контролем. Пусть даже простенькое дело по убийству молоденькой шлюшки Александры Афанасьевны Яковлевой из провинциального городка Батайска, дело, явно не тянущее на что-то большее обычной криминальной разборки, и привело теперь Приму к поездке в столицу.
Что ж, неудивительно, ведь этот странный, похожий на чью-то неудачную шутку факс тоже пришел из столицы. С Центрального телеграфа.
На листе бумаги была фотография потерпевшей, Яковлевой Александры Афанасьевны. Она была в очень приличном деловом костюме (это уличная-то девочка) и стояла на лестнице. Вернее, она по ней спускалась, совершенно не позируя фотографу; она просто шла по своим делам, быть может, даже не догадываясь о существовании фотографа. За ее спиной находились стеклянно-металлические двери, вход в шикарное офисное здание. По всему фронтону этого шикарного офисного здания было написано. «Группа „Континент“.
Прима кое-что знал об этой группе компаний — еще бы, одна из богатейших и влиятельнейших групп страны, им и положено иметь такой офис. С этим вопросов не возникало.
Конечно, потерпевшую Яковлеву могли там сфотографировать раньше, но… зачем? Кому это могло понадобиться? И зачем теперь все это анонимно пересылать ему?
Шутки?
Внизу листка имелась приписка.
«Правда, она хороша? Много лучше, чем о ней думают».
И все. Всего девять слов.
Сюрприз…
Сюрприз. Шутка. Нелепая и глупая. Но… по опыту оперативно-следственной работы Прима знал, что добивается успеха лишь тот (сыщики-прыщики), кто готов рассматривать все версии, в том числе и самые безумные. Самые безумные — прежде всего. Факс в качестве чьей-то нелепой и глупой шутки мог бы «умереть» у него на столе. Один из ключиков к разгадке покрылся бы канцелярской пылью. Вместо этого Прима отослал факс обратно в Москву, на Петровку, своим коллегам. Благо всегда есть к кому обратиться.
Помогите, мол, ребята, разобраться, тут вот моя потерпевшая запечатлена, ерунда какая-то выходит. Может, и бодяга все это — гонять бумажки туда-сюда, но если что, так поделитесь, помогите прояснить картинку.
Прима не делал официальных запросов, он попросил знакомых о любезности, в тот момент он и не думал разрабатывать «Континент». В деле по убийству Александры Афанасьевны Яковлевой так высоко он не метил. Ответ пришел от Пети Новикова. Они с Примой не являлись близкими товарищами, зато Петр Григорьевич Новиков ходил в кунаках у Назира из Кисловодского РУВД (того самого: «Гылдыр стоял, как пик Эне!»), и пару раз по молодости они вместе отдыхали в Домбае. Золотые были времена. Прима помнил Петю Новикова как очень симпатичного человека. От него и пришел ответ.
Этот ответ Приму ошеломил.
— Черт побери, — проговорил Валентин Михайлович, — это что ж такое получается?.. — Потом он извлек Алексашкин рисунок, и его рука начала автоматически нащупывать в кармане пачку сигарет. — Это как, етти его мать…
Мы что, вытащили главный приз?
Наконец рука Валентина Михайловича наткнулась на пачку «Явы». Только сигареты лежали на столе.
— Это ж от кого такой подарок? — глухо проговорил Прима, еще не веря в реальность того, что открылось его внутреннему взору; все ниточки начали связываться, элементы мозаики, этого темного, опустошающего его паззла, в который с Примой играли все это время, начали складываться совершенно неожиданным образом… В такой же неожиданный, быть может, даже безумный рисунок. Но в этот момент, чувствуя, как волны охотничьего азарта захлестывают его, Прима не обратил внимания на вроде бы случайно вырвавшийся вопрос. «Это ж от кого такой подарок?» В тот момент еще не обратил.
Потому что двумя сутками ранее его не меньше ошеломил второй Алексашкин рисунок, а вернее, показания по нему главного свидетеля по делу Яковлевой, ее ближайшей подруги Наталии Смирновой.
Нашли ему Наташу, нашли девочку, помогли ребята из Ростовского управления, хотя Прима и не объявлял Смирнову в розыск. Что бы мы делали в это разваливающееся время, если б не поддержка и помощь друзей?
Прима шел как по струнке, он совершенно не знал дороги, полностью отдаваясь в руки собственной интуиции. Уже сейчас, сделав в вечернем поезде, идущем в Москву, большой глоток коньяку, Прима с удовлетворением подумал, что пока вроде бы умудрился не допустить ни одной ошибки. Сейчас, когда он уже разворошил это осиное гнездо, когда уже обнаружил, что все каналы информации оперативно перекрыты — или перекрываются прямо на глазах, когда от Петра Григорьевича Новикова узнал, что на странный факс очень быстро прореагировали «федералы», Прима еще раз мысленно поблагодарил свою интуицию за то, что она провела его в темноте по тонкой струнке, не позволив сорваться вниз.
«А ведь поводов для прокола было более чем достаточно, — подумал Валентин Михайлович, — например, объявить официально Наталию Смирнову в розыск.
Не говоря уже о более серьезных вещах».
На втором рисунке Алексашки был изображен какой-то диковинный зверь, точнее рыба, похожая на сказочное чудовище, чудо-юдо рыба-кит. Мифологический рисунок, вроде японского дракончика. Но со странным, мутным чувством, Предчувствие. Темное понимание.
Прима уже понял, где он видел его раньше. Правда, мельком. Почти не обратив на него внимания. Это была татуировка. И он видел ее на внутренней стороне бедра потерпевшей, хотя лучи-плавники, изящно изгибаясь, приближались к паху. Рисунок оказался совсем небольшим и на весьма интимных местах. О его существовании могли знать лишь очень близкие люди. Ну и разумеется, тот, кто его делал.
Прима видел татуировку на теле потерпевшей в момент ее опознания.
В ситуации с Александрой Афанасьевной Яковлевой эту татуировку, конечно, могла еще видеть и Наталия Смирнова. Учитывая их ремесло, барышням скорее всего неоднократно приходилось наблюдать друг друга обнаженными.
Так в чем дело? Почему городской дурачок Алексашка, мучимый некоторыми несоответствиями, делает этот рисунок? Узнать это не составило труда. Прима был мягок, он действительно чувствовал перед Алексашкой свою глубокую вину плюс испытывал безмерную благодарность за спасение Алеськи. Прима был очень мягок. Он лишь только просил, не нажимая, ни на чем не настаивая. И кое-что прояснилось. Алексашка, конечно, не мог быть в числе клиентов потерпевшей, но и он… видел ее обнаженной. Он наблюдал за ней. У них окна были напротив. Алексашка признался в этом с какой-то смутившей Приму простотой.
Доверительно и прямо.
— Она была красивая, — вздохнул Алексашка, — и все тело у нее было чистым. Я б заметил такой интересный рисунок, — сказал он. — Тем более на таком месте, — добавил Алексашка чуть испуганно.
Татуировка. Рыба-дракон. И Прима видел ее прежде. Совершенно не придав этому значения.
И что? Это что за чушь? Она могла себе сделать с десяток татуировок.
В последнее время потерпевшая почти не находилась в Батайске, а какие уж там увлечения могли возникнуть в столице, одному Богу известно. Но и Алексашка ни на чем не настаивал, он лишь протянул Приме свой рисунок и пожал плечами.
— Может, это ничего не значит, — пролепетал Алексашка.
«Ну конечно, — поморщившись, подумал Прима, — так-то лучше. Зачем вся эта чушатина? Итак, из этого дела уже прет какое-то дерьмо… И еще эта чушь с татуировками!»
Так бы хотел думать Валентин Михайлович, только…
Только Прима (все же чутье редко подводило его) заметил одну особенность, связывающую оба Алексашкиных рисунка. И на фотографическом портрете Железнодорожника, и на рисунке вытатуированной рыбы присутствовала одна особенность. Это были глаза, в чем-то похожие на обоих рисунках.
Провалы в потаенный адский пламень.
И Прима все с тем же ощущением ватной пустоты в районе желудка вдруг почувствовал, что, вполне возможно, все это не совсем чушатина. И нечего наслаждаться успокаивающим самообманом. Так или
