— Признаюсь!
— Вы все ненавидите графа де Шароле? — спросила Камарго, кокетливо жеманясь.
— Я помню, мой прелестный ангел, как однажды вечером в вашей гостиной, желая остаться наедине с вами, он осмелился мне сказать: «Уходите». Я посмотрел прямо ему в лицо и ответил: «Ваши предки сказали бы — уйдем». Если бы я был простым дворянином, он велел бы меня убить, но он испугался моей фамилии и уступил мне место, которое я никогда не уступил бы.
Закончив фразу, герцог любезно поцеловал руки хорошенькой танцовщицы.
— Помните, как он велел убить мужа одной прелестницы, чтобы отвязаться от ревнивца? — прибавил Креки.
— У него страсть, — продолжал аббат де Берни, — стрелять для своего удовольствия в кровельщиков, которые работают на крыше его особняка.
— Он уже убил трех или четырех, — заметила Госсен.
— Кстати, — сказал Ликсен, — вы знаете последствия его последнего визита к королю?
— Нет, — ответила Дюмениль.
— Несколько дней тому назад, — продолжал князь, — граф де Шароле, чтобы доказать свою ловкость, побился об заклад, что всадит пулю в череп работника, который работал на крыше монастыря Гостеприимных братьев, в двух шагах от этого особняка.
— Это правда. Граф де Шароле живет возле меня, — сказала Камарго, — на улице Фран- Буржуа.
— Он убил этого работника? — спросила Сале.
— Наповал!
— О, чудовище!
— На другой день, — продолжал де Берни, — он пошел, как обычно в подобных случаях, просить помилования у его величества Людовика XV. Король подписал его помилование, потом — другую бумагу. «Вот ваше помилование, — сказал он, — и вот подписанное заранее, еще без имени, помилование того, кто убьет вас».
— Замечательно! — восхитилась Камарго. — А что сказал граф?
— Ничего, но, вероятно, он принял к сведению это предупреждение.
— Не скрываю, я не люблю графа де Шароле, — продолжал Бриссак.
— И я, — сказал Ришелье.
— И я, — прибавила Сале.
— Однако он был очень в вас влюблен, — сказал маркиз де Креки, — он повсюду вас преследовал.
— Я ужасно его боялась! — сказала Сале с дрожью.
— Графа де Шароле и любить-то страшно, — прибавил аббат де Берни.
— Доказательством может служить пример мадам де Сен-Сюльпис, — сказала Кино.
— О, это ужасно! — воскликнула Сале.
— И это правда? — спросила Госсен.
— Да, — отвечал де Берни, — я сам видел, как умерла несчастная женщина. Я принял ее последний вздох, и хотя я тогда был еще молод, эта сцена запечатлелась в моей памяти. В ушах у меня до сих пор стоят крики и проклятия этой жертвы!
— Граф де Шароле убил ее?
— Для собственного удовольствия.
— Как это?
— Это было за ужином, во времена регентства. На мадам де Сен-Сюльпис было платье из индийской кисеи. Граф де Шароле взял подсвечник и поджег платье. Он получал удовольствие, видя, как горит женщина.
— О! — закричали Камарго, Сале, Софи, Госсен и Дюмениль.
— Это истинная правда! — сказала Кино.
— И она сгорела? — спросили все.
— Совершенно, — сказал Бриссак.
— О! — закричали опять дамы с ужасом.
— Меня позвали к ней в ту минуту, когда она умирала, — сказал аббат.
— И такие ужасы совершает принц крови! — возмутилась Дюмениль.
— Потомок великого Конде! — прибавила Кино. — Брат герцога Бурбона!
— В ту самую ночь, когда граф совершил этот жестокий поступок, — сказал Ришелье, — его нашли связанным и погруженным до подбородка в яму, наполненную жидкой грязью. Рядом находилась его карета, опрокинутая на бок, без лошадей, а кучер и два лакея лежали связанные, с кляпом во рту.
— А кого граф обвинял? — поинтересовалась Кино.
— Никого. Он не знал, кто поставил его в такое унизительное положение.
— Он дешево отделался — только принял после этого ванну, — сказал аббат де Берни.
— Из крови? — спросила Кино.
— Как из крови? — не поняла Дюмениль.
— Конечно. Это обычно для графа.
— Он принимает ванны из крови?
— Как, вы этого не знаете? Но весь Париж только об этом и говорит.
— Граф де Шароле принимает ванны из человеческой крови?!
— Чтобы поправить свое здоровье! Да, моя милая, ванны из бычьей крови, говорят, хуже, — заметил Таванн.
— И, может быть, не напрасно, — прибавил Ришелье.
— Что же говорят? — спросила Дюмениль.
Креки осмотрелся вокруг, не подслушивает ли какой-нибудь нескромный лакей, потом, понизив голос, сказал:
— Говорят, что эти ванны из крови, которые надо принимать только в последнюю пятницу каждого месяца, состоят из трех четвертей бычьей и одной четверти человеческой крови.
У всех присутствующих это вызвало ужас.
— Говорят, — продолжал маркиз, — что эта человеческая кровь должна быть кровью ребенка, тайно приготовленной заранее.
— Какой ужас! — воскликнула Сале.
— И граф совершает подобную гнусность для поправки своего здоровья! — возмутилась Дюмениль.
— В надежде помолодеть, — сказал герцог Ришелье.
— Если бы король знал это!
— Он не знает — никто не смеет ему сказать.
— О, не будем говорить об этом! — сказала Госсен с выражением глубокого отвращения.
— Да, не будем говорить об этом. Но скажите же мне, мсье де Таванн, почему ваш друг, Рыцарь Курятника, — враг графа де Шароле?
— Почему — не знаю, — отвечал виконт. — Но это легко доказать. Каждый раз в этот последний год, когда граф позволял себе предаться своим свирепым фантазиям, — таким, например, как стрелять в прохожих, вырывать волосы у лакеев, мучить женщин, которых он любил, — на дверях его особняка прибивалась ночью афиша с простыми словами «Шароле подлец» и подписью: «Рыцарь Курятника». Вы догадываетесь, что афиша недолго оставалась на двери. Граф никак не мог застать врасплох виновного, и хоть отдал распоряжение, но…
Жалобный крик, вдруг раздавшийся на улице, остановил рассказ виконта.
— Как будто зовут на помощь! — сказал маркиз де Креки, вставая.
— Да, это стоны, — сказала Камарго.
Она поспешно встала, все гости последовали ее примеру. Князь де Ликсен уже отворил окно.
— Я ничего не вижу! — сказал он.
— Я ничего больше не слышу! — прибавил герцог де Бриссак.
