— Стыдно, сударь.
— Дружок…
— Я вам запрещаю называть меня так…
— Черт побери, я…
— А-а! Теперь вы ругаетесь… Молчите, я не хочу вас слушать, мсье Рупар!
Слова замерли на устах доброго чулочника, но зато другие кричали.
— Как! — говорила соседка мадам Жонсьер. — Вы не знали, что Рыцарь Курятника пойман?
— Нет, — отвечала мадам Жонсьер, — я этого не знала.
— Но весь Париж говорит об этом.
— Я приехала из Мелена, куда ездила по делам.
— И в Мелене ничего не знали?
— Нет, ничего.
— В этом я не вижу ничего удивительного, — сказал Рупар, — Мелен далеко от Парижа, этой великой столицы цивилизованного мира, как изящно выражается мсье Бернар, который пишет такие хорошенькие стишки. Он мне должен за четыре пары шелковых чулок, и неизвестно, когда заплатит… Но это поэт, а я поэтов люблю…
— Потому что вы дурак, — колко перебила Урсула, — в делах надо любить тех, кто покупает чулки и платит за них, поэт он или не поэт.
— Это как ты захочешь, потребуешь и рассудишь, мой добрый друг.
— Молчите!
— Да, мой добрый, милый, превосходный друг, я молчу!
— Итак, Рыцарь Курятника схвачен, — продолжала мадам Жонсьер.
— Да, — ответила Урсула, — схвачен, арестован вчера вечером объездной командой и отвезен к начальнику полиции.
— Рыцарь Курятника схвачен! — повторили все.
— Кукареку! — раздался пронзительный крик.
По толпе пробежал трепет ужаса, воцарилось молчание, и тут громкий хохот заставил всех покраснеть. Это двенадцатилетний мальчик, проходивший мимо, вздумал подражать пению петуха — и тотчас убежал опрометью, чтобы избежать наказания, которого заслуживала его шутка.
— Шалун! — прошептал Рупар.
— А Даже не вернулся? — спросила мадам Жонсьер.
— Нет еще, — ответила Урсула. — Ах! Если бы он был здесь, он рассказал бы нам что-нибудь.
— Вот его будущий зять, — возвестила мадам Жереми.
Рупар повиновался. Мадам Жереми не ошиблась: это действительно Жильбер в простом костюме оружейника шел быстрыми шагами по улице к парикмахерской Даже. Проходя мимо собравшейся толпы, Жильбер слегка поклонился, но не остановился и не подошел, а прошел прямо в помещение парикмахерской.
Было около пяти часов, и в комнате стояла темень. Молодая белокурая девушка, хорошенькая, разряженная, сидела за столом на том месте, которое обыкновенно занимала Сабина. Это была Нисетта, сестра Жильбера. Рядом с ней, придвинувшись очень близко, сидел молодой человек лет двадцати пяти, с приятным, откровенным лицом. Это был Ролан, сын Даже.
Нисетта вышивала, или, по крайней мере, держала в левой руке вышивание, а в правой — иголку с ниткой, но вместо того, чтобы вышивать, водила иголкой по столу. Ролан, наклонившись к Нисетте, что-то тихо и необычайно воодушевленно говорил.
Увидев Жильбера, Нисетта слегка вскрикнула, а Ролан отодвинулся. Жильбер улыбнулся, взглянув на обоих.
— Так-то вы занимаетесь важным известием! — сказал он.
— Каким, брат? — спросила Нисетта.
— Арестом Рыцаря.
— Я это знала.
— И это тебя не интересует?
Нисетта покачала головой.
— Я не хочу об этом думать, — сказала она.
— Почему?
Нисетта отошла от стола и, прижавшись к груди брата, подставила ему свой лоб.
— Потому что Сабина еще не выздоровела, — ответила она.
Жильбер сделал нетерпеливое движение.
— Ты по-прежнему думаешь, что Сабину ранил Рыцарь?
— Да.
— Но я ведь не думаю этого!
— Это не моя вина, Жильбер, это сильнее меня. Вы мне говорите, что Рыцарь Курятника не участвовал в этом преступлении, а какое-то внутреннее чувство уверяет меня в противном.
— Полно, дитя! — сказал Жильбер, сменив тон. — Прекратим этот разговор.
Он пожал руку, которую с выражением братской дружбы протягивал ему Ролан. Держа Нисетту правой рукой, а руку Ролана левой, Жильбер легонько отдалил их от себя и, поставив рядом, оглядел обоих проницательным взглядом. Они были в лавке одни.
— Вы сидели очень близко друг к другу, когда я вошел, — сказал он немножко строго.
— О брат! — выговорила Нисетта, покраснев.
— Жильбер… — сказал Ролан.
— Не сердитесь, — возразил Жильбер самым кротким, самым дружелюбным тоном, — выслушайте меня, милые друзья, и отвечайте так же искренне и откровенно, как я буду говорить с вами.
Вместо ответа Ролан крепко пожал руку оружейника; Нисетта прижалась к правой руке Жильбера, ухватившись обеими руками за его плечо.
— О, как ты мил, когда так говоришь! — сказала она. — И какой у тебя кроткий голос, тебя приятно слушать, брат.
Эта маленькая сцена, происходившая в пустой лавке на оживленной улице, была трогательна по своей простоте. Чувствовалось, что три человека, находившиеся тут, питали друг к другу истинную привязанность.
— Ролан, — сказал Жильбер после минутного молчания, — ты все еще любишь Нисетту?
— Люблю ли я Нисетту? — воскликнул взволнованно Ролан. — Люблю ли я Нисетту! Я ее обожаю, Жильбер, я отдам за нее свою жизнь, свою кровь — все!.. Пусть Нисетта поскорее станет моей женой, приблизь время заключения нашего союза, и я буду обязан тебе моим счастьем!
— Скоро.
— Почему не назначить время теперь, когда выздоровление Сабины не подлежит сомнению? — сказала Нисетта.
— Потому что надо подождать.
— Чего?
— Именем твоей матери, Нисетта, на расспрашивай меня: это не моя воля, а ее. Ты выйдешь замуж на следующий день после того, как я отведу тебя на ее могилу.
— О, с каким нетерпением я жду этого благочестивого утешения! — произнесла Нисетта. — Моя бедная матушка!
— Друзья мои, — продолжал Жильбер другим тоном, — доверьтесь мне, как я доверяюсь вам. У меня только одно желание, столь же сильное, как и ваше: поскорее достигнуть минуты, когда наши браки станут возможны. А теперь, Нисетта, моя хорошенькая сестрица, садись на свое место у прилавка, а ты, Ролан, проводи меня к Сабине.
Нисетта приподнялась на цыпочки, поцеловала брата и села у стола, Ролан и Жильбер пошли к лестнице, ведущей на второй этаж. На площадке, в ту минуту, когда Ролан хотел взяться за ручку двери, ведущей в комнату Сабины, Жильбер удержал его.
— Ролан, — сказал он шепотом, — вот уже скоро месяц, как Нисетта проводит в этом доме, возле
