— Кажется, — ответил Жильбер.
— Наши соседи хотят иллюминовать дома в знак радости.
— Кукареку! — раздалось на улице.
— Шутка продолжается, — сказал Ролан, смеясь. — Мальчишки бегают по улице и подражают пению петуха.
— На что это смотрят все любопытные, собравшиеся около дома Рупара? — спросил Жильбер.
— На афишу, которую только что прибил полицейский. Это — обещание награды тому, кто прислал начальнику полиции письмо, полученное им третьего дня.
— Какое письмо?
— Объяснений никаких нет. Хочешь посмотреть?
Ролан открыл дверь парикмахерской и вышел на улицу, Жильбер пошел за ним. Любопытные бродили туда-сюда по улице, останавливались, разговаривали, смеялись.
— Рыцарь Курятника арестован, — слышалось со всех сторон.
Возле дома Рупара собралось человек тридцать; они были увлечены чтением афиши, обещавшей сто луидоров награды.
— Сто луидоров за письмо, посланное начальнику полиции, — говорил Рупар, — вот деньги, заработанные без труда!
— Уж вам не пришла бы в голову такая мудреная идея написать письмо, которое доставит сто луидоров! — сказала Урсула, пожимая плечами.
— Но… Но… Но… нельзя знать! Если я попробую, я напишу так крупно, как угодно. У меня почерк очень красивый — признайтесь!
— А вот и мсье Жильбер! — сказала мадам Жереми, приседая.
— И мсье Ролан, — прибавила мадам Жонсьер, улыбаясь. — Это смешно, — шепнула она, наклонившись к мадам Жереми, — с тех пор, как мсье Ролан стал женихом, он не хорошеет.
— Так же, как и Жильбер, моя милая. Я бы за него не вышла.
— И я.
— Кукареку! — закричал пронзительный голос.
— Заставьте замолчать этих шалунов! — возмутился Рупар.
— Кукареку! — повторил голос, но гораздо дальше.
— Ролан, — сказал Жильбер, — я оставляю тебя. Будь в мастерской в девять часов вечера.
Ролан с удивлением посмотрел на Жильбера.
— Куда ты идешь? — спросил он.
Третье «кукареку» раздалось вдали.
— Сегодня вечером в девять часов, — повторил Жильбер и ушел быстрым шагом.
Он направился в Пале-Рояль. На углу улицы Траверсьер он повернул налево. Навстречу ему шел молодой человек, одетый, как клерк нотариуса — в черный сюртук и белый галстук, с бумагами под мышкой. Увидев Жильбера, он быстро подошел к нему и поклонился.
— Ужинают сегодня? — спросил Жильбер.
— Да, любезный начальник, — ответил молодой человек.
— А гости?
— Они сидят за столом в «Кабачке царя Соломона», в седьмом номере.
— Они ждут меня?
— Уже час.
Повинуясь жесту руки Жильбера, клерк удалился в направлении Сен-Рош. Жильбер пошел на улицу Брассри. Он вошел в последний дом на правой стороне улицы и оказался в темном, узком коридоре с низкими потолками, заканчивающимся сырой передней, откуда на второй этаж вела грязная лестница, совершенно не освещенная, с веревкой вместо перил. Поднявшись, Жильбер остановился. Он открыл дверь и вошел в небольшую комнату, в которой никого не было. Посредине комнаты стоял стол, на котором лежало письмо. Жильбер взял это письмо, распечатал и прочел, потом сказал с удовлетворением:
— Хорошо! Это уже шаг вперед.
XXIII. ОТЕЛЬ СЕН-ГИЙОМ
На улице Ришелье, между улицей Бушри и улицей Траверсьер, возвышался отель Сен-Гийом, а возле этого прекрасного здания находилась та жалкая лачуга, в которую вошел Жильбер.
В ту минуту, когда он поднимался по грязной лестнице, перед отелем Сен-Гийом остановилась прекрасная карета, с гербом и короною виконта на дверцах. Кучер остался на месте. Лакей сошел на землю и вошел в отель. На кучере и лакее были, поверх ливреи, большие плащи с рукавами, защищавшие их от холода. Отель Сен-Гийом был не гостиницей, а домом для гостей, недавно открытым, и представлял собой что-то среднее между обыкновенной гостиницей и частным домом. Здесь останавливались богатые иностранцы. Карета, остановившаяся перед дверью, была пуста, в ней никто не приехал, а, видимо, должны были уехать. Слуга обратился к лакею отеля:
— Скажите моему господину, виконту де Сен-Ле-д’Эссеран, — сказал он, — что карета его ждет.
— Ступайте сами, — ответил лакей.
— Я не могу.
— Почему?
— Потому что мой господин запретил мне оставлять карету.
— В ней что, везут какое-нибудь чудо?
— Может быть, но вас это не касается! Ступайте и доложите моему господину.
— Иду, иду! — проворчал лакей, медленно поднимаясь по лестнице.
Слуга вернулся к карете. Прошло довольно много времени, потом послышался громкий голос и смех. Дверь передней с шумом отворилась, и молодой человек, смеясь, спустился по лестнице. Этот молодой человек, которому могло быть лет двадцать пять, был одет с чрезвычайным щегольством: серый с розовым костюм, бархатные полукафтан и панталоны, розовый атласный жилет, вышитый серебром, треугольная шляпа с галуном; пуговицы на полукафтане и жилете, пряжки на подвязках и башмаках, и цепочка часов были из бриллиантов с рубинами и оправлены в серебро. На безымянном пальце левой руки молодого человека сиял великолепный перстень: рубин, осыпанный бриллиантами, а в правой руке он держал табакерку, украшенную тоже бриллиантами и рубинами.
Спустившись вниз, молодой щеголь наклонил голову к правому плечу, а правую руку засунул в карман панталон.
— Право, милый, любезный граф, — говорил он, не оборачиваясь, — вы самый удивительный, самый ослепительный, самый фантастический человек, которого я когда-либо видел. Если вы захотите, вы будете через неделю предметом восторгов и обожания всего двора…
На последней фразе он обернулся назад. Выходивший из парадной двери отеля человек имел великолепный рост, бесподобную стать и благородную осанку. На вид ему казалось лет тридцать. Лицо у него было остроумное, выразительное, подвижное, очень смуглое, как у арабов; брови очень черные и густые; глаза блестящие, взгляд проницательный. Картину завершал костюм из коричневого бархата с темно-зеленым атласным жилетом, совершенно без вышивки. Но если по фасону этот костюм был прост и не изобиловал украшениями, все в нем говорило о тонком вкусе, в том числе и единственное украшение несметной стоимости, а именно: пуговицы и пряжки из бриллиантов необыкновенной величины.
Слуга, ожидавший своего господина, бросился к карете и отворил дверцу.
— Садитесь же, мой милый, — сказал молодой щеголь, посторонившись.
Спутник его поставил ногу на опущенную подножку. Когда оба сели в карету, слуга почтительно, с непокрытой головой, ждал приказаний.
— В «Кабачок царя Соломона!» — сказал щеголь.
Дверца закрылась, и карета помчалась, увлекаемая парой великолепных нормандских лошадей. Молчание царило внутри кареты. Вдруг тот, кто сел первым и занимал правое, почетное место, обернулся к
