она начнет нас разносить и тратить свои драгоценные нервные клетки. Про Вальку Стручкова скажет, что он будущий хронический алкоголик, про Игоря Лебедева — что он способный Дон Жуан, и пожелает, чтоб он со второго этажа упал, когда будет лезть к девушкам в их общежитие. Мне же скажет, что меня не зря в армию забирают, и что я вообще не должен был быть в СПТУ, а работать где-то в порту грузчиком, а лучше всего ассенизатором. После чего она пойдет дальше — мучить и убивать свои нервные клетки…
8 мая 1987 года, 13 ч. 30 м
После очередных пар занятий мы приколачивали красный плакат с надписью «С Днем великой Победы советского народа над фашистской Германией». Ленка Саввинова идет. По ней все СПТУ, если еще и не весь поселок сохнет, а ведь дураки, не понимают, что она любит только «первых». Кстати, завтра будут соревнования по легкой и тяжелой атлетике, а также по вольной борьбе. Я ей тогда покажу, подумаешь, она только «первых» любит. Ну вот, она прошла, взяла ведро и начала мыть стены, кокетливо поглядывая на нас, т. е. в нашу сторону, потому что она знает, что все училище сохнет по ней. Я не понимаю — ей, по- моему, это приносит какое-то удовольствие. Павлик Томский вены себе вскрывал из-за нее… А она вместо того, чтобы вообще уехать из училища, еще пуще начала дразнить его. То записки шлет, то на свидание зовет, сама потом не приходит. А Павлик простоит зимой в -50 градусов два-три часа и приходит в общагу весь обледеневший. Мы ему и так объясняли, и эдак — все равно до парня не доходит.
Ну вот, по-моему, приколотили нормально.
— Капитонов! Стручков! Лебедев! Портнягин! Прокопьев! Леонтьев! Хорунов! Заканчивайте работу, быстро собирайте вещи, попучите продовольствие на три дня, в канцелярии получите документы.
Это наш военрук раскомандовался, значит, не 17 мая, а сегодня мы отправляемся вставать под славные знамена.
— Товарищ старший лейтенант! — Это у меня со школы осталось по званию обращаться к военруку, а не по имени-отчеству.
— Ну что тебе, Капитонов?
— Понимаете, я, то есть, за меня паек, деньги и документы возьмет Игорь Лебедев. Разрешите на некоторое время отлучиться. Она здесь недалеко живет (слова «моя девушка» я пропустил, но военрук без того понял, с кем я хочу попрощаться).
— Ладно, только побыстрей.
— Есть!
Я бежал сломя голову и боялся — не ушла ли она на работу. Спотыкаясь, зашел к ней домой и спросил у ее матери, где Света. Она сказала: «Пройди в комнату, она спит». Я зашел, но будить ее почему- то не стал: или я заранее знал, или просто думал, что она все равно не дождется меня, и не хотел обременять ни ее, ни себя…
«По машинам!» — раздалась команда военрука, и мы быстро начали рассаживаться в автобус. Мне было жаль Павла Томского, он смотрел на нас и чуть не плакал. Ведь его сочли негодным из-за той истории, когда он вскрывал себе вены. Ему оставалось только завидовать нам. Наконец заревел мотор нашего ПАЗика, и наше СПТУ начало уходить все дальше и дальше…
18 мая 1987 года, 20 ч
«Ну что, молодняк, вешайтесь!» Через полчаса мы отправляемся на УРАЛах в знаменитую учебку «Дурдом Солнышко» (это наш будущий замкомвзвода сержант Лагутин). Ехали мы долго, где-то два или чуть больше двух часов, наконец, приехали ночью. Когда мы повыпрыгивали из кузова, я еще подумал, что попали в черту города, так как было множество жилых домов. Затем нас привели в казарму, где сразу же уложили спать…
19 мая 1987 года, 6 ч. 30 м
— Ты что, охренел, салага! Подъем! Когда я проснулся от удара сапогом, тогда только понял, что нахожусь не дома, а в армии, и что строй уже стоит.
— Ладно, на первый раз прощаю, — эти слова для меня прозвучали как свежий и чистый воздух после длительной нехватки кислорода.
19 мая 1987 года, 8 ч. 30 м
Нас завели в столовую, приказали всем сесть, перед нами уже были тарелки с какой-то баландой, чай в железных кружках, по два куска черного хлеба, по куску белого, по два кусочка сахара и по маленькому (всего 20 грамм) кусочку масла.
19 мая 1987 года, 9 ч. 00 м
«Ну что, сынок, не кормили тебя в детстве, что ли? Че такой маленький-то? Эх, наберут в армию детей, потом мучайся с ними», — с этими словами пожилой прапорщик начал копаться в стеллажах, подыскивая подходящую обувь, тельняшку, брюки и китель. Панаму, правда, выдал большую, со словами: «Головной убор — это не ботинки, голову не натрешь». Затем посмотрел на меня пристально и спросил, в какую роту определили, я ему и отчеканил: «В четвёртую учебную десантно-штурмовую роту, товарищ гвардии прапорщик!». Помню, как он на меня посмотрел с сожалением и сказал, явно не в мой адрес: «Суки, что же вы делаете!» (эти слова и этот взгляд я вспомню и пойму только потом, когда буду сталкивать горящий бензовоз под Джелалабадом вместе со сгоревшими в том бензовозе пацанами).
После посещения склада нас повели в баню, если это можно назвать баней, в предбаннике сняли гражданку, надписали бирки и адреса — куда посылать одежду, засунули в мешки и сдали банщику. После чего голыми завели в баню и начали обливать водой из тазиков и выгонять из бани. Я одного не понял: зачем тогда надо было выдавать мочалки и мыло. Выходили уже с другой стороны. Там, на другой стороне, тоже был предбанник. С этого момента начались кошмары (как нам тогда казалось), тут же все напялили форму, и началась наша армейская жизнь…
«Становись! Меня зовут гвардии прапорщик Лопатин. Я старшина четвёртой учебной роты. Весь этот учебный период заменю вам всем мать и отца», — такими словами представился нам старшина гвардии прапорщик Лопатин, впоследствии названный нами «Лопата» не столько потому, что его фамилия соответствовало этому прозвищу, сколько потому, что он умел владеть этим инструментом, как Брюс Ли — нунчаками. Наверно, оттого, что долгое время служил в спецназе ВДВ инструктором по рукопашному бою, а в Афгане — командиром разведдесантного взвода в Мозари-шарифе. После долгого объяснения и разъяснения о службе в ВДВ, в частности, в нашем учебном полку, он повел нас на так называемую
