и заявил:
— На размышление даю двадцать четыре часа. Но я уже вижу — вы согласны.
Леля в тревоге ждала меня.
— Ну как? — открыв дверь, спросила она.
— Ты, наверное, сейчас расстроишься, но я ничего не мог с собой поделать.
— Так я и знала, — сказала она. — Ну что ж, если по-иному нельзя, уезжай!
— Леля, пойми, когда еще такой случай представится? И потом, эта разлука не такая, как во время войны. Я просто буду занят много дней. Мы опять встретимся. Все жены моряков живут так же. Мы ведь с тобой не годимся для спокойной и безмятежной жизни.
— На сколько месяцев ты уедешь? — уже спокойно спросила она.
— До весны. Зимы у меня в этом году не будет.
— А для меня наступит, наверное, самая длинная и томительная зима.
— Если это тебя так огорчает, я останусь.
— Нет-нет, ни в коем случае! — словно испугавшись, торопливо сказала она. — Я и так виновата… думала только о себе. Не обращай внимания на меня.
— Ты была сегодня у врача?
— Да.
— Что он тебе сказал?
— То же самое… Я просто не поняла себя… Знаешь, у нас будет ребенок.
— У нас с тобой? Что же ты молчишь? Вот здорово! — Я бросился целовать ее. Когда прошел первый порыв радости, спросил:
— Подожди, но как же ты останешься одна?
— В конце зимы я переберусь к твоей маме, будем жить вместе.
— Но без меня тебе будет трудно. Нет, нужно отказываться от Антарктики и устраиваться на судно каботажного плавания.
— Жертв не требуется. Я все продумала. Это случится еще не скоро, весной. Уходи в Антарктику и не думай ни о чем. Только не задерживайся… Я очень буду ждать!
МЫ КИТОБОИ
Я был зачислен вторым штурманом на только что отремонтированное китобойное судно «Пингвин». По виду наше судно было крупней «морского охотника», но оказалось таким же тесным и неудобным для жилья, как и «МО».
Меня со старпомом поселили в надстройке, в тесной каютке; порой казалось, будто мы ютимся в большом шкафу, приспособленном под жилье.
Старпом спал на нижней койке, я — на верхней. У нас на двоих был небольшой столик, зеркало, полка для книг и ниша с вешалкой для верхней одежды. Чемоданы мы держали в рундуке под койкой, Когда требовалось что-нибудь в них найти, то один из жильцов должен был покинуть каюту, а другой — открыть дверь в коридор и вытащить чемодан. Но мы не жаловались на тесноту. Я привык к ней на «морском охотнике», плавая на Балтике, а Феоктист Варфоломеевич Черноскул во время войны — на бронекатере Дунайской флотилии.
— Мне роскоши не надо, — говорил старпом. — Была бы койка да сверху не поливало бы водой. И я обойдусь.
Длинных речей Черноскул не любил, отвечал на вопросы коротко, без лишних пояснений. Феоктист Варфоломеевич был человеком приветливым; никогда ни на что не жаловался и, казалось, всем желал добра, а по службе оказался строгим и требовательным, как и положено старпому. Слово «долг» в применении к нему утрачивало всякую ходульность. Черно-скул так выполнял службу, что ему любой моряк мог позавидовать.
О прежней жизни старпома я знал лишь несколько эпизодов, из которых путной биографии не составишь. Но я не досаждал ему расспросами, а у Черноскула не было любопытства к моему прошлому. Правда, наедине мы с ним оставались редко: в мое дежурство он отсыпался, а когда я был свободен, Феоктист Варфоломеевич стоял вахтенным на мостике либо занимался сотней неотложных дел. Старпом на нашем судне отвечал за все.
Команда у нас еще была не полной. Каждый день появлялись новые люди. Мы, конечно, встречали новичков настороженно: хороший ли это моряк? Будет ли он надежным товарищем?
Рано утром на пристани появился невысокий и тощий механик, с землистым и морщинистым лицом.
— Здорово, Моргач! — приветствовал его наш старший механик, Гурий Никитич Труш-ко. — Давненько я с тобой не плавал. Почитай, лет десять? Где тебя в войну качало?
— На госпитальных плавал. Два раза тонул. Штук десять осколков в меня всадили, а весом не прибавился.
— А со «змием» как? — Трушко выразительно пощелкал пальцем по горлу. — Сильно заводишься?
— Обрезал концы, — решительно заявил Моргач. — Думаешь, от запоя отощал? Не-е, на лечение меня в сухой док списали. Вялость кишок нашли. Насилу вылечили. Три месяца гулял по бюллетеню.
— Ничего, у нас откормишься. Китятину едал?
— А как ее у вас подают — в сыром или жареном виде?
— С ветерком и штормовым перцем.
— Ну, тогда подойдет. Надоели штили да молочные коктейли.
Хотя второй механик был внешне каким-то безликим, но шутку он понимал и мог сам от-бчться острым словцом. Такой нам подходил. К тому же Трушко заверил:
— Морячина! В любую штормягу две вахты простоит.
Днем на китобоец прибыл хозяин верхней палубы — наш старый боцман Тарас Фаддеевич Демчук. Он еще с берега, щурясь, как художник, поглядел на судно: каков его внешний вид? Затем не спеша поднялся по трапу, поставил чемодан в тень и отправился в обход, придирчиво осматривая палубу с кормы до носа.
Бывший мичман явился на китобоец не в меру франтоватым. Его гражданский костюм был наглажен до лоска, накрахмаленный воротничок рубашки врезался в дубленную ветром и солнцем красноватую кожу короткой шеи, гладко выбритые подбородок и щеки обрели глянцевитость медного самовара. Создавалось впечатление, что в путь Демчука отправляла аккуратная и заботливая женщина, внимательно оглядевшая моряка на прощание.
От непривычной одежды Тарас Фаддеевич держался так, словно был закован в броню: шел с растопыренными локтями, поворачивался всем корпусом и страдальчески вытягивал шею. Парадная одежда явно его угнетала. Осмотрев судно, боцман поспешил в кубрик и вскоре появился на верхней палубе в своем обычном виде: в стареньком, видавшем виды свитере и комбинезоне на лямках. Фуражка у него лихо держалась на затылке козырьком вверх. Это обозначало: у Фаддеича хорошее настроение.
Братски поздоровавшись со старыми товарищами, с которыми воевал на Балтике, Дем-чук похвастался:
— Ну и пожил же я, братцы, на берегу! Все, чего хотел, имел. Но по морю соскучился. Как получил ваше письмо, чуть ли не в пляс пустился. Больше никакая сила удержать не могла. А китобоец наш вроде ничего? Не хуже «МО», плавать можно… В общем, спасибо, что не забыли старика.
Через день на вакантное место камбузника пришел неповоротливый детина, с огромными ручищами. Звали его Анатолием Охапкиным. Оглядев корабль, новичок первым делом спросил:
— А где тут у вас спят?
— Вон в той бочке, по очереди, — ответил Трефолев, показав на фокмачту.
Охапкин посмотрел на бочку наблюдателя, на зубоскала и сокрушенно поскреб пятерней затылок. Не понять было: то ли ему не понравилась шутка, то ли место для спанья.
